Keelhauling в представлении художника Леве Петерса. Нарушитель дисциплины по приказу адмирала Яна ванн Неса приговорен к килеванию и уже поднят к ноку грота-реи.

Было время, когда зуботычина не противоречила уставу, и «девятихвостая кошка» тоже.

Судьба матроса на парусном корабле никогда не была легкой. Впрочем, в Англии XVII века считали, что она и вовсе хуже каторги. И если добровольно отправляться на каторгу желающих, понятно дело, не находилось, то и охотников послужить во флоте, соответственно, особо много тоже не было. Между тем матросов требовалось все больше и больше, потому что рос флот, росли имперские аппетиты… И тогда вербовщикам дали понять, что сколь бы ни были грязными их методы, им все простится, лишь бы парень поставил росчерк или отпечаток пальца под контрактом, а в каком виде его потом доставят на корабль – пьяным вусмерть, без сознания, связанным или в кандалах, это уже дело второе. Так и получалось, что на борту кораблей, наряду с матросами-«добровольцами», оказывались сотни и тысячи бывших нищих и разбойников, пьяниц и буянов. Та еще компания! И этой компанией надо было как-то управлять. И не было в те времена иного мнения, что лучшее средство здесь – наказание и, соответственно, страх наказания.

Самым жестоким наказанием на парусных кораблях считалось килевание, то есть протягивание под килем корабля (keelhauling).

Сами англичане при этом кивают на голландцев, у которых они позаимствовали этот способ в XVII веке. И отчасти они правы, потому что еще в XIII веке в Ганзейском указе есть упоминание о килевании: «Тот должен быть протянут под килем, кто сквернословит, играет, злоупотребляет своим оружием или спит на вахте». Но правы англичане лишь отчасти, поскольку килевание было достаточно распространено еще в античные времена, чему ему изобразительные доказательства в виде рисунков на амфорах. Не приходится, однако, спорить с тем, что именно на британском флоте килевание не только проводилось чаще, чем где-либо, но и «обросло» правилами и традициями. Впрочем, ничего особо сложного в этой экзекуции не было: на ноках грота-реи, выступающей на кораблях с прямыми парусами за линию бортов, укреплялось по блоку; через блоки пропускался трос, предварительно заведенный под киль; к тросу привязывали штрафника и перетягивали его под килем от одного борта к другому и обратно. Конечно, бывало, что трос заедало, и несчастный захлебывался, ну так без издержек никогда не обходится. Но подобное случалось редко. Чаще подвергнутый экзекуции умирал от бесчисленных порезов ракушек, которыми обрастали корабли, и ударов о кромки киля.

Были и другие наказания, столь же распространенные. Например, «созерцание неба»: провинившегося матроса связывали и поднимали к топу мачты, где ему предстояло провисеть целую ночь, или целый день, или день и ночь.

Еще одно наказание называлось «погружение в море»: матроса привязывали к бревну, один конец которого был утяжелен ядрами; к другому концу бревна привязывался трос; затем бревно и человека подтягивали к ноку реи и резко отпускали; бревно становилось своеобразным поплавком, и то погружалось в воду, то вновь показывалось на поверхности; потом бревно подтягивали к ноку и… снова бросали.



На французских кораблях во второй половине XIX века использовалось «обезноживание»: матросов заковывали в кандалы, и оставляли на палубе на несколько часов

Более мягким наказанием считалась «буксировка»: проштрафившегося матроса сажали в буксируемую шлюпку – из тех, что похуже, текущую, а для вычерпывания воды вручали кружку или поварской черпак.

Наконец, приговоренного к наказанию можно было провести «сквозь строй», но это наказание никак нельзя считать «чисто морским», просто на суше в ход шли ивовые прутья и шпицрутены, а на кораблях - линьки. И каждый в строю должен был стегануть провинившегося: и не дай тебе Бог, если удар будет слабым, сам спину подставишь…

И все же самым распространенным наказанием было бичевание «девятихвостой кошкой» - с рукояткой длиной в один фут и ремнями или веревками, на концах которых завязывали один-два узла.

Как проводилась порка? Приведем отрывок из книги Ханке Хельмута «Моряк, смерть и дьявол»:

«Ареной было место у грот-мачты. Все собирались вокруг, нижние чины отдельно от офицеров, затем осужденный конвоировался двумя вооруженными матросами к мачте. Капитан оглашал вид проступка. Обвиняемый получал возможность сказать слово в свою защиту. Однако, стоя у грот-мачты, вряд ли он мог рассчитывать на смягчающие обстоятельства или полную отмену наказания. Вместо этого тишину рассекал приказ: «Раздеться!». Приговоренный обнажал верхнюю часть тела. Затем он становился на квадратную деревянную раму - такие решетки служат для закрывания люков, поверх них натягивают брезент. Ступни жертвы прочно укреплялись на поперечине решетки, а поднятые над головой руки пропускались сквозь петлю на тросе, свисавшем сверху и выбираемом затем втугую. Это было сигналом боцману, по которому он должен был обрушить на спину матроса девятихвостую плеть. Если экзекутор из сострадания махал плетью недостаточно рьяно, ему определяли такую же порцию».

Экзекуции на британских кораблях традиционно проводились в полдень

Подобные «спектакли» проходили на кораблях чуть ли не ежедневно. Куда реже проводилось «бичевание сквозь флот». И снова цитата их книги Ханке Хельмута: «Капитан и офицеры смотрели со шканцев на полубаркас, движущийся к ним от группы военных кораблей, стоящих в гавани Плимута. Вот он уже всего в полукабельтове от них. Посередине его находилась приподнятая платформа, на которой стоял на коленях закованный в кандалы матрос, а справа и слева от него – стража в красных мундирах, с саблями наголо. С обнаженной, исполосованной спины несчастного капала кровь. На полубаркасе переложили руль, и он направился вдоль борта корабля. Это было сигналом для боцмана, который тотчас же вытащил из кожаного футляра «девятихвостую кошку» с красной рукояткой. Затем он спустился в полубаркас и с плетью в руке занял место на платформе. Снова раскатилась дробь барабана, и десять раз просвистела плеть, падая на иссеченную спину закованного. Кожа со спины клочьями нависла на поясницу. Когда полубаркас прошел вдоль пяти кораблей, засеченный плетьми свалился без чувств в лужу собственной крови. Находящийся рядом врач подал знак прекратить экзекуцию. Это означало, однако, лишь отсрочку на несколько недель, после чего надлежало нанести недоданные удары, если, конечно, жертва к этому времени не умрет».

Существовали и определенные нормативы. За мелкие проступки обычно назначались десять ударов – это был нижний предел. И чем серьезнее, с точки зрения офицера, был проступок, тем больше должно быть ударов – вплоть до 70 и даже 100. Последнее было фактически смертным приговором. Дабы охладить пыл командиров в 1844 году британское Адмиралтейство запретило наносить матросам «девятихвостой кошкой» более 48 ударов. Но особого результата это не дало: уменьшение «разового употребления» офицеры компенсировали частотой назначения наказания. Статистика свидетельствует:  в 1858 году общее число ударов плетью на английских равнялось 32 с половиной тысячам, уменьшившись за неполные 15 лет всего на пять тысяч.



Экзекуции на британских кораблях...

С этим надо было что-то срочно делать, и, не покушаясь на существование «девятихвостой кошки» как таковой, Адмиралтейство издало циркуляр, согласно которому нижние чины 1-го ранга могут подвергаться телесным наказаниям только по приговору суда, а чины 2-го ранга лишь за «существенные нарушения, к каковым относятся бунт и буйство, побег, неоднократное пьянство, тайный привоз на корабль вина, воровство, неоднократное ослушание, оставление боевого поста, безнравственные поступки, азартные игры». Как видим, список этот настолько широк и неопределен, что подвести под наказание плеткой можно было любого матроса. К тому же, боцманам и унтер-офицерам по-прежнему не возбранялось носить с собой пеньковые концы, которыми они охаживали по спинам матросов, и никакого разрешения офицера на это не требовалось…

Требования Адмиралтейства не распространялось на так называемые «каторжные корабли», перевозившие преступников в Австралию, где им предстояло осваивать новые земли, и корабли-тюрьмы.

Матрос «каторжного корабля» за серьезную провинность запросто мог стать заключенным, буде на то воля капитана, при этом заключенных нельзя было использовать в качестве матроса и в знак особой милости одарить свободой.



Экзекуции на британских кораблях...

Именно на «каторжных кораблях» чудовищное искусство наказания достигло своего апогея. Поспорить в этом с ними могут разве что корабли-тюрьмы, которых было немало в конце XVIII – начале XIX веков. Известный факт: во время Войны за независимость на одиннадцати британских кораблях-тюрьмах погибло больше американцев, чем во всех битвах вместе взятых – более 11 500 заключенных. Что характерно, матросы-тюремщики тоже на этих кораблях не задерживались по причине «естественного убывания», поскольку подвергались наказаниям не только за нарушения морского распорядка, но распорядка тюремного.

И все же мало-помалу телесные наказания уходили в прошлое. Капитаны, отказывавшиеся от них, находили другие способы воздействия на нерадивых подчиненных, и это были совсем не уговоры: провинившихся заковывали в кандалы, неделями держали под арестом на хлебе и воде, безжалостно штрафовали, лишали увольнения на берег, наконец, лишали ежедневной порции грога, и это последнее наказание могло показаться мягким кому угодно, но только не английским морякам.



В 1818 году корабль Discovery превратился в одну из самых страшных тюрем Великобритании . Он стоял на Темзе в районе Дептфорд 

Вообще, конечно же, телесные наказания были в ходу на всех флотах, и английский приведен примером лишь потому, что на протяжении столетий, обладая самым большим флотом, Великобритания и впрямь была владычицей морей, а значит и все проблемы корабельной жизни, ее темные стороны, тут видны особенно четко.

Первой же страной, отказавшейся от телесных наказаний, стала революционная Франция, это произошло в 1791 году. В 1830 году за ней последовала Бельгия, в 1848-м – Италия и Пруссия, в 1868-м – Австро-Венгрия, в 1880-м – США, в 1881-м – Великобритания.



"Ванна поневоле": приговоренного: приговоренного заставляли забраться в «ванну» с соленой водой, а боцман жесткой щеткой раздирал ему кожу на спине 

Как ни прискорбно это сознавать, но на русском флоте телесные наказания были узаконены до июня 1904 года. А год спустя широкую огласку получило «дело лейтенанта Мордвинова» с крейсера «Владимир Мономах», ударившего по лицу трюмного машиниста Щербакова.  Лейтенанту было объявлено 5 суток ареста в каюте «с приставлением часового». В газетах писали, что это «постыдное и, хотелось бы верить, последнее проявление кулачного права на кораблях Его Величества». Читая все это, многие русские офицеры, унтер-офицеры и боцманы от злости сжимали кулаки…

Жизнь по уставу

Неуставные отношения между военнослужащими - это та реальность, с которой упорно борются на протяжении многих десятилетий. И нельзя сказать, что впустую. Все-таки ситуация меняется к лучшему, что подтвердит всякий «отдавший долг» на суше или на море лет, скажем, 30 назад. Послушает он, что рассказывает его сын солдат/матрос, и молвит: «Да у вас… этот… как его… либерализм. Сплошная гуманность. Вот, сынок, в наше время…» - и закатит глаза в воспоминаниях, которые по прошествии стольких лет отчего-то становятся все более умилительными, греющими душу, и нет в них уже ни тени  былого возмущения, ни желания положить конец проклятой «палочной дисциплине».



Севастополь, 1915 года. Наказанные стоят «под ружьем» у башни корабля «Иоанн Златоуст». Стоять предстояло 4 часа. Это называлось "пострелять рябчиков"

Между тем, как прежде, так и ныне случаи рукоприкладства в армии и на флоте совсем не редкость. Исключительные случаи – когда кулаки пускают в ход офицеры. Потому что тут можно и под суд угодить, и не под «суд чести», а под самый что ни на есть настоящий с последующей отсидкой за «все тяжкие».

Что касается «нижних чинов», то газеты пестрят примерами «дедовщины», которые зачастую не поддаются расследованию из-за «заговора молчания», своеобразной корпоративной этики.

Однако бывает, и бывает часто, что офицер встает перед дилеммой: не наказать нельзя, а если наказывать по уставу, то можно парню жизнь сломать. То ли дело раньше, когда одной зуботычиной направляли служивого на путь истинный... Что ж, приходится включать фантазию, а у военных она очень даже работает, стоит лишь ей волю дать. И тогда рождаются самые невероятные наказания. Вот лишь один пример. На сторожевике «Иркутский комсомолец», входившего в состав Тихоокеанского флота, практиковалась следующая экзекуция. Проштрафившегося матроса привязывали к орудийному стволу (на фото вверху) и оставляли на часок-другой для «проветривания». Если же, паче чаяния, нарушитель имел склонность к тому, чтобы стать злостным, то есть упорствовал в стремлении нарушать порядок, его снова привязывали к пушке, а потом делали холостой выстрел. Впечатлений от такой экзекуции провинившемуся хватало на всю оставшуюся жизнь, которую он проводил тихим и законопослушным гражданином. Примечательно, что подобные наказания проводились с молчаливого одобрения матросов, поскольку те прекрасно понимали, что, во-первых, заслужил – получи, а во-вторых, уж лучше так, чем в «дисбат».



Неуставные отношения на советском флоте были очень действенными

Надо особо отметить, что проблема неуставных отношений свойственна отнюдь не только нашему флоту, это вопрос, можно, сказать, общемировой. Так, на американских военных кораблях проштрафившихся порой заставляют драить палубу… голыми. Ты моешь, а над тобой потешаются. Потому что you're in the army now.

Свои наказания есть и на флоте Ее Величества. Причем, и это следует отнести к положительным качествам, наказания не удается избежать никому, будь ты хоть… принц. Да-да, когда принц Уильям стал младшим лейтенантом Королевского военно-морского флота, он чуть ли не первый же день не справился с отдачей якоря, за что должен был определенное количество времени «обхаживать» якорную цепь кувалдой (на фото внизу). В британской «транскрипции» это что-то вроде известного нашим морякам наказания, когда провинившимся вручаются напильники для заточки якорей – также бессмысленно и так же поучительно. К слову, окончательно свою вину принц Уильям загладил ящиком пива. На наших кораблях за такую инициативу он получил бы еще одно взыскание. Или не получил бы. У нас на флоте «деды» есть, а принцев нет.

Источник

Старт гонки в г. Горьком. 1944 г.

22 июня 1941 года в Москве на Клязьминском водохранилище проходили соревнования с пересадкой рулевых на первенство города. После двух гонок начальник клуба по радио объявил, чтобы все спортсмены шли к берегу. Когда все собрались – узнали: война! И тогда Алексей Наумов, один из сильнейших московских гонщиков тех лет, сказал: «А назло Гитлеру догоняемся». И они провели еще семь гонок – назло фашистам, назло самой войне.



V Поволжская регата, г. Горький. 1944 г.

Впервые же дни войны тысячи яхтсменов ушли на фронт – и те, кто подлежал призыву, и добровольцы. Многие попали во флот. И кому-то очень пригодилось искусство владения рулем и шкотами – известны случаи, когда моряки с потопленных кораблей спасались на шлюпках, над которыми поднимали паруса.



Команда г. Горького на параде открытия V Поволжской регаты

Кто-то же воевал совсем «по-яхтенному». В Ленинграде на базе яхт-клуба «Водник» был сформирован отряд по охране водного района города. Флот отряда состоял из спортивных катеров и яхт, экипажи которых были вооружены стрелковым оружием. Первыми на несение брандвахтенной службы ушли «крейсера» – 38-тонные яхты «Пионер» и «Ударник». Была у отряда и группа разведчиков со швертботами, чьи паруса были выкрашены в черный цвет. Под покровом ночи яхтсмены уходили в море и буквально растворялись в нем, и ни разу немцы не обнаружили эти корабли-призраки. А когда Финский залив сковало льдом, в дозоры пошли буера, в том числе буер-рекордсмен знаменитого яхтсмена Ивана Матвеева. С началом снегопадов буеристы перебазировались на Ладожское озеро. И первые мешки в блокадный город по только-только схватившемуся льду доставили на них, на буерах. Буера несли службу связи, разведки, доставляли через Ладожское озеро топливо машинам, застрявшим на ледовой дороге. На буерах перебрасывались регулировщики, работавшие на некоторых участках трассы, на них же вывозили из блокадного Ленинграда женщин и детей. И ни один «ладожский» буер не был подбит. Был случай, когда немецкие истребители двадцать минут гонялись за двумя буерами, но вынуждены были убраться ни с чем, истратив весь боезапас.



Москвичи - победители V Поволжской регаты в классе Р-45: Д. Зворыкин, К. Александров, А. Чумаков, Коваленко

Москву фашистам ни окружить, ни тем более взять не удалось. Но яхт-клубы ее опустели. Остались лишь мальчишки. Но что это были за мальчишки! Когда на северном берегу Клязьминского водохранилища выкопали противотанковый ров, эти мальчишки доставляли с южного берега оружие, боеприпасы, продовольствие.  И тогда же, опять «назло Гитлеру», они провели гонки закрытия сезона. На швертботе Р-20 «Варяг» в них победил совсем юный Тимир Пинегин, будущий Олимпийский чемпион. Но до этого было еще немыслимо далеко, тут бы зиму пережить… Пережили, и в 1942 году Тимир Пинегин выиграл первенство Москвы «среди взрослых» в классе «М», и сделал то же самое на следующий год, и на следующий тоже. А в классе швертботов «Ш-10» в 1942 году первым стал 15-летний Саша Чумаков, который был командиром отряда, бойцы которого ночью гасили зажигательные бомбы, а днем рыли заградительные рвы и… тренировались в яхт-клубе «Наука» или, как другой юный спортсмен, Костя Мельгунов, в Хлебниково, где в Зеленой бухте стояли яхты Центрального водно-моторного клуба им. Баранова. А ведь много яхт из дальних по московским меркам яхт-клубов было сожжено. Своими руками! Таков был приказ. Только дядя Миша Богунов, боцман московского «Водника», посмел ослушаться. Ночью перегнал несколько лодок в устья речушек, впадавших в водохранилище, и там притопил с таким расчетом, чтобы потом их можно было поднять. Паруса и рангоут закопал в лесу. Чем такое «пособничество врагу» могло закончиться – понятно, но все сложилось иначе: и дядя Миша остался цел, и спрятанные им лодки, на которых московские яхтсмены назло всему гонялись все военные годы. И учили гоняться других: уже в 1944 году в яхт-клубе «Буревестник» открылась детская секция, чуть позже школьники начали заниматься парусным спортом в «Энергии» и «Воднике». Тогда же, в 1944 году, было разыграно женское первенство столицы!



Швертбот Р-30 "Ураган, рулевой В. Рябов. Перед стартом

Да, война… Уничтоженные города, порты и… яхты. Они горели в Одессе, Киеве, Севастополе, Керчи, Ленинграде, а потом в Туапсе, Новороссийске, Сталинграде. Но там, докуда не дотягивалась вражеская авиация, парус не просто выживал – жил.



Команда швертбота Р-30 "Ветер": рулевой Наумов, матросы Нисский и Федоренко (Москва)

Осенью 1943 года в спорткомитет города Горький поступило указание Всесоюзного комитета по делам физической культуры и спорта при Совете народных комиссаров ССР о проведении в 1944 году V Поволжской парусной недели под лозунгом «Смерть народным захватчикам!» Была создана инициативная группа по проведению «недели», одним из первых решений которой стало – выделение участникам регаты питания сверх продовольственных карточек. 8 сентября 1944 года на водной станции «Динамо» собрались спортсмены. Был поднят государственный флаг СССР, затем последовала минута молчания в память о погибших на фронтах советских яхтсменах. После торжественного парада был дан старт гонке на 10 километров, на следующей день – гонке на 20 километров, ее через день – гонке на 50. То есть все было как прежде, до войны, по полной программе, и это было символично, обещая мирное будущее. 30 сентября состоялось закрытие Парусной недели. Были объявлены результаты команд. Первое место в классе Р-20 – «Варяг», г. Москва, рулевой Тимир Пинегин; второе место – «Самум», г. Горький, рулевой Александр Рябов… Первое место в классе Р-30 – «Ветер», г. Москва, рулевой Алексей Наумов; второе место – «Родина», г. Горький, рулевой Ростислав Алексеев (будущий создатель судов на подводных крыльях). В классе Р-45 – «Моряна», г. Москва, рулевой Константин Александров (будущий чемпион СССР); второе место – «Торнадо», г. Горький, рулевой Михаил Колокольцев… В командном зачете победили москвичи, горьковчане – вторые.



Швертботы Р-45 "Торнадо", рулевой Виноградский (г. Горький) и Р-30 "Ветер", рулевой Наумов (г. Москва)



Пресса сообщает...

До конца войны было еще далеко, но везде на воде появлялись паруса. Даже в измученном блокадой Ленинграде возобновились занятия парусным спортом. А после победного мая в яхт-клубы стали возвращаться яхтсмены… кто уцелел. Ремонтировались яхты, из плащ-палаток шили паруса… Для этих людей, переживших самую страшную войну в истории, не было преград, не было для них неразрешимых задач. Уже летом 1945 года Ленинграде была проведена 1-я Балтийская регата с участием эстонских спортсменов, а осенью в Москве – первенство Советского Союза, и гоняться на швертботах на Химкинском водохранилище приехали яхтсмены из Ленинграда, Прибалтики, Украины.



Яхты готовятся к гонке. 1944 г.



Швертботы выходят на старт. 1944 г.

Это трудно осознать – нужно прочувствовать: пол страны в руинах, всего не хватает, жизнь впроголодь, и вдруг – парусный спорт. Наверное, это потому, что паруса, яхты – это был еще один истинный символ мира, как та восславленная художниками и поэтами белокрылая голубка, что кружится вокруг мира в такт с землей.



Ростислав Алексеев на яхте "Родина" собственной конструкции

Источник

Рокуэлл Кент в своей мастерской

Сначала он стал художником: потом - писателем, в конце жизни - философом. Рокуэлл Кент в Советском Союзе известен был больше, чем на родине - в США. А о его плаваниях под парусом знали и вовсе единицы... А ведь он одним из первых прошел на яхте по Магелланову проливу!

Есть люди, созданные для моря. Влюбленными глазами они готовы бесконечно смотреть друг на друга.

Рокуэлл Кент


На волю волн

– Нарекаю тебя «Кэтлин», и да сопутствует тебе благословение божье.

Девушка разжимает руки. Бутылка описывает дугу и разбивается о сковородку, предусмотрительно вывешенную за борт. Капитан шлюпа переводит дух: у бутылки слишком толстое стекло, а у его суденышка недостаточно крепкий корпус.

Звучит команда, и шлюп под аплодисменты начинает скользить вниз – к воде. Вслед за осколками бутылки и каплями шампанского.

– Мама, – говорит маленькая девочка в кудряшках. – Мне брызнуло в лицо.

Капитан шлюпа чувствует, что краснеет. Только бы девочка не вздумала слизнуть капельку с руки. Хотя вряд ли она знает, каково щампанское на вкус. И слава богу! А вдруг знает? Вчера он взял припасенную загодя пустую бутылку и наполнил ее водой из дождевой бочки. Пробку вырезал из спасательного пояса. Аккуратно окрутил проволокой пробку. Смазал горлышко клеем и обмотал фольгой от сигаретной пачки. Прижал, разгладил, залюбовался – не отличить! И вот сейчас эта девчушка в простоте своей лизнет веснушчатую ручку и выведет на чистую воду мошенника поневоле, пустившегося во все тяжкие из-за полнейшего безденежья.

– Не смей, – одергивает дочку мать. – Это шампанское. Пусть останется. Это к счастью.

Он понял, чего ему хочется больше всего на свете. Увидеть мыс Горн!

Капитан «Кэтлин» улыбается. Все хорошо.

– Все хорошо! – кричит Оле Иттерок.

Помощник капитана, он же единственный матрос, мечется по палубе шлюпа. Узлы развязаны, тали поднимаются. Волны покачивают «Кэтлин». Клотик мачты то дальше, то ближе.

– Когда отправляетесь, капитан? – спрашивает американский консул.

– Дайте нам пару дней. Мне надо оформить завещание.

– Консульство от вас этого не требует.

– Этого требует мыс Горн.

Рокуэлл Кент больше не улыбается. То, что ему предстоит, не располагает к смеху. Но он сам выбрал этот путь и отступать не намерен.

Наваждение

У него было семьсот долларов. Последние месяцы он много работал. Чувствовал, что силы на исходе, но каждое утро подходил к мольберту и брал кисти. Так продолжалось до тех пор, пока он не понял, что – все, он не в состоянии сделать ни одного штриха, ни одного мазка. Он тупо смотрел на незаконченное полотно и проклинал Нью-Йорк. Город высосал его до дна. Да есть ли худшее место на земле, чем этот многомиллионный, шумный, суетливый Нью-Йорк? Он вспомнил дни месяцы, проведенные на Ньюфаундленде, годы, проведенные на Аляске. Там было тихо, там хорошо работалось, там ему говорили, что зря эти места называют гибельными, не такие уж они и дикие. Вот Огненная Земля – это да, нет места тоскливее. Край света.

Рокуэлл Кент подошел к окну. Крыши, крыши, машины, люди, слишком много людей… «Хуже, чем здесь, быть не может», – подумал он, оделся и отправился в порт. Два часа спустя Кент получил место конторщика на сухогрузе, через три недели отбывающего в Пунта-Аренас.

Он взял с собой краски и карандаши, холсты и бумагу, палатку, одеяла, флейту и еще сотню совершенно необходимых вещей. В день отплытия Рокуэлл Кент поднялся на борт парохода «Курасо». У трапа его встретил третий помощник капитана Оле Иттерок. С любопытством взглянув на мольберт в руках нового конторщика, Иттерок сопроводил его до каюты.

Время в море вело себя так же привольно, как волны и ветер. Дни летели, недели тянулись. Рокуэлл Кент прилежно выполнял обязанности счетовода, а по вечерам расспрашивал всех на борту об Огненной Земле.

Капитан Канн, сама доброжелательность, послушно рассказал все, что знал о Магеллановом проливе, который не менее опасен для мореплавания, чем мыс Горн. И чем больше он рассказывал, тем отчетливее Кент понимал, что этого ему и хочется больше всего: увидеть мыс Горн! Вскоре это стало просто наваждением. Добраться! Увидеть! Нарисовать!

За 20 долларов Рокуэлл Кент купил старую спасательную шлюпку с затонувшего парохода. Эту развалюху еще предстояло научить держаться на воде

– Корабли не приближаются к нему, берут мористее. Там все время штормит, а еще туманы, дождь, снег… – говорил художнику Оле Иттерок. – Местные жители туда тоже не заглядывают, тюлени есть и севернее. Индейцы? Пускай их называют дикарями, но они не самоубийцы. Вообще, я вам так скажу, мистер Кент, если вы хотите добраться до мыса Горн, лучше всего сделать это под парусом. Только вам это дорого обойдется. Дело рискованное, запросят дорого. Впрочем, есть еще один вариант. Не нанимать судно…

– Купить его я не смогу, – предупредил художник.

– Вы его постройте. А я помогу. Да и в плавание могу с вами сходить. Что-то мне здесь надоело…

– Мне нечем вам заплатить.

– А я и не позволил бы вам этого.



Огненная Земля

Оле Иттерок был удивительный человек, в чем Рокуэллу Кенту еще не раз предстояло убедиться. Иттерок жил сегодняшним днем, сиюминутными желаниями, и жить по-другому не хотел, да и не умел.

Так они стали командой.

Скоро в море

В Пунта-Аренас они сошли на берег, а уже пару дней спустя Оле нашел то, чему предстояло превратиться в гафельный шлюп, готовый к любым испытаниям.

Это была спасательная шлюпка с затонувшего в проливе парохода «Бикон Грейндж». Длиной двадцать шесть футов, шириной восемь футов, осадкой три фута, она являла собой жалкое зрелище. Клинкерная обшивка топорщилась, как щетина на лице пропойцы, нос был расколот, несколько досок у киля прогнили. Шлюпка обошлась Кенту в 20 долларов, но ему становилось дурно от мысли, сколько потребуется вложить денег в то, чтобы заставить эту развалюху держаться на воде, повинуясь парусу и рулю.

Зато в другом им повезло: проникшийся симпатией к «сумасшедшим авантюристам» Хорхе Инен, морской агент в порту Пунта-Аренаса, устроил так, что Кент и Иттерок могли бесплатно жить на поставленном на вечный прикол пароходе «Лонсдейл». И не только жить, но использовать его палубу как стапель, а под палубой оборудовать столярную мастерскую и небольшую кузницу.

День за днем будущие покорители мыса Горн вкалывали, как каторжные. Гнилые доски заменили на новые, киль обили железными листами, настелили палубу, оборудовали каюту, установили мачту. Что могли – делали сами, за остальное приходилось платить местным мастерам. Деньги таяли. У Иттерока их и так не было, а Кент к исходу второго месяца был на грани банкротства. Здравый смысл заставил его оставить энную сумму у американского консула.

– Это на обратную дорогу, – сказал он, протягивая конверт. – Если я буду просить вас отдать мне деньги в ближайшие недели, то, пожалуйста, не отдавайте.

Как назло, Оле Иттерок ударился в загул. Чувство меры было неведомо этому 26-летнему норвежцу. Наливаясь кровью, он опрокидывал стопку за стопкой и рассказывал каждому встречному-поперечному историю своей жизни. А она была поучительная… Родился в Тронхейме. В море ушел совсем пацаном. В двадцать лет завербовался в революционную эквадорскую армию. В уличных боях получил в зубы так, что остался без зубов. Дезертировал. Вернулся в Европу. В годы войны служил на трех норвежских пароходах, которые затонули один за другим. В последнем случае его вины точно не было. Пароход был торпедирован. Осколок торпеды превратил лицо Оле в страшную маску. По воле случая оказавшись в Нью-Йорке, вступил в переговоры с фирмой, изготавливавшей спасательные шлюпки. Иттерок предлагал совершить на такой лодке кругосветное путешествие. Он был так храбр и горяч, что фирма испуганно пошла на попятный. Потом он нанялся на «Курасо», где встретился с придурковатым художником, и теперь они на пару готовы плыть к мысу Горн.

Да, занятный человек был Оле Иттерок. И все бы ничего, пусть болтает, только платить за выпитое Оле приходилось Кенту.

И вот «Кэтлин», названная так в честь жены художника, окропленная водой вместо шампанского, готова к плаванию. Осталось только погрузить продовольствие… Кент отправился к американскому консулу, но тот отказался выдать капитану «Кэтлин» даже доллар из «неприкосновенного запаса». Вместо этого консул прогулялся с художником по магазинам и на собственные деньги накупил кучу всякой всячины. А тут подоспела еще одна хорошая новость: капитан порта отказался брать с Кента деньги за доски, лак и краску. И наконец, как торжественный аккорд, вечером протрезвевший и потускневший Иттерок сообщил своему капитану, что на берегу случайно нашел склад контрабандистов, и хорошо было бы… Всю ночь они таскали на шлюп коробки с консервами.

Оформив завещание, Рокуэлл Кент отправился в порт. Там он получил судовой билет и, как положено, прочертил на карте предполагаемый маршрут «Кэтлин». Начальник порта нахмурился:

– Вы знаете, какой сейчас год?

– 1922-й от рождества Христова.

– Значит, в обстоятельствах времени вы ориентируетесь. Теперь об обстоятельствах места. Вы знаете, что тут никто никогда не плавал на яхтах?

– Плавал, – сказал Кент. – Джошуа Слокам на «Спрее».

– Ну, это было давно, и к тому же капитан Слокам был профессиональным моряком.

– Мой помощник тоже профессиональный моряк.

– Когда не пьет. – Начальник порта покачал головой. – Ладно, если через четыре месяца вы не вернетесь, мы пошлем на розыски крейсер.



Магелланов пролив

И было непонятно, то ли он шутит, то ли серьезен, как на похоронах.

Все, можно отдавать швартовы.

В западне

Все шло слишком гладко, и это не радовало, напротив, вселяло тревогу. Через три часа после отплытия, вдоволь налюбовавшись морем, чайками, играющими дельфинами, Кент спустился в каюту, чтобы приготовить кофе. В углу каюты плескалась вода.

– При таком ветре, – крикнул Оле. – Мы к вечеру будем в бухте Уиллис.

Кент взял чашку и стал вычерпывать воду. По их расчетам через два дня они должны были зайти в залив Альмирантасго, еще через два снова выйти в море, обогнуть остров Досон, выйти в пролив Магдалены, ну а дальше все зависело от погоды – будут ли они спускаться на юг вдоль побережья или, пробираясь туда же, начнут юлить по бесчисленным проливам.

Воды становилось все больше. Кент черпал как заведенный, и уже не чашкой – ведром. Иттерок закрепил румпель, спустил грот и тоже взялся за ведро.

У них был маленький тузик, и, похоже, на него была сейчас вся надежда. Рокуэлл Кент перенес в него документы, сумки с личными вещами. Немного продуктов. Плюс они двое, так что еще неизвестно, не постигнет тузик та же участь, что и «Кэтлин». А то, что скоро шлюп отправится на дно, сомнений не было.

Вода была уже по колено. Уже по пояс… Но «Кэтлин» вопреки всему упорно отказывалась тонуть. Потом воды в каюте стало меньше. Потом еще меньше… Не понимая, что происходит, и не особенно задумываясь над этим, они подняли паруса и направились к находящемуся в нескольких милях от них берегу.



Попутный ветер

Шлюп окончательно выправился, когда с последними порывами стихающего ветра они бросили якорь в маленькой бухточке. В изнеможении они рухнули на мокрые койки и заснули.

Утром Кент попытался навести какое-то подобие порядка в каюте, в то время как Оле держал курс на мыс Валентин, северную оконечность острова Досон. Уже в сумерках они достигли земли и… чуть не налетели на рифы. Но проскочили, опять же непонятно, каким чудом.

Следующим утром их разбудили громкие крики. Кент выбрался на палубу. Рядом с «Кэтлин» покачивался моторный катер. Два вооруженных человека в чилийской военной форме хмуро рассматривали художника. Наконец один из военных рявкнул:

– Вы арестованы.

«Кэтлин» отбуксировали в порт Харрис, единственный населенный пункт на острове. Там быстро выяснилось, что Рокуэлл Кент и Оле Иттерок никакие не контрабандисты, а благонамеренные путешественники. А что с сумасшедшинкой, так то законом не запрещено.



Остров Досон

Подозрительность в мгновение ока обернулась безудержным гостеприимством. Что было особенно отрадно, владелец местной верфи пообещал поднять шлюп на слип, чтобы осмотреть днище.

Осмотр объяснил все. Доски обшивки оказались слишком тонкими, шпангоуты недостаточно крепкими, поэтому при волнении, при свежем ветре доски прогибались внутрь, открывая путь воде. Однако при тихой погоде доски оставались на месте и вода внутрь не лилась, а всего лишь сочилась.

Понятно, что долго так продолжаться не могло. Так что экипажу «Кэтлин» следовало бы поблагодарить чилийских военных за бдительность и служебное рвение. Если бы не они, еще неизвестно, чем бы все кончилось – драмой или трагедией. Второе вероятнее.

– Мы так отремонтируем ваш шлюп, – сказал владелец верфи, – что вы наверняка дойдете до мыса Горн.

На это Рокуэлл Кент заметил, что испытывает серьезные финансовые затруднения. Его успокоили, что на сей счет он может не беспокоиться. Подобная благотворительность требовала хоть какого-нибудь ответного жеста. Но что было у художника, кроме его таланта? И тогда он предложил нарисовать «Сару» – легендарный парусник, творение местных корабелов, крупнейший корабль из всех, когда-либо построенных в Чили. «Сара» должна была прославить остров Досон, но сгорела вместе с надеждами ее создателей.



«Кэтлин», порт приписки Нью-Йорк

В день, когда художник объявил, что картина закончена, был завершен и ремонт «Кэтлин». Она вышла в море, и шхуны, стоявшие в порту, подняли флаги в честь смелого суденышка и его отважного экипажа.

Первые дни все складывалось превосходно. Единственное, что огорчало мореплавателей, это тихоходность «Кэтлин» и ее возмутительная неповоротливость. Но ветер был попутный, а когда начинался дождь и устанавливалось безветрие, Кент и Иттерок с легким сердцем бросали якорь в какой-нибудь бухточке в ожидании благоприятной погоды.

Проходили недели, а они никак не могли вырваться из западни. Течение и западный ветер не хотели отпускать их на волю

Если бы они знали, чем грозит эта неторопливость, они не были бы так самонадеянны и постарались побыстрее убраться из этих мест. Но не дано предугадать …

Пройдя мимо острова Уикем, «Кэтлин» оказалась у входа в залив Альмирантасго. И тут начался шторм. Это был сущий кошмар! Ветер срезал верхушки волн, а те громоздились одна на другую, швыряясь серой пеной. Шлюп стало сносить назад, в залив. Попытка идти галсами успехом не увенчалась, «Кэтлин» просто не слушалась руля. Тогда Иттерок развернул шлюп и направил его прямо в залив. Слева и справа высились горы, и дуло в этой «трубе» так, что и без парусов шлюп гнало и гнало вперед. Только через два часа они заставили «Кэтлин» приблизиться к берегу, а потом завели ее в устье какой-то безымянной реки. И тут же сели на мель. Волны с упорством парового молота долбили шлюп, и было ясно, что час-другой он еще выдержит, а дальше что? Только перебираться в тузик и молить Всевышнего о прощении. Но подоспел прилив, и шлюп, кряхтя, как древняя старуха, сполз с мели. Он спас себя и двух человек, находящихся на нем. А они уже прощались с жизнью…

Противный ветер

Они так и не смогли выбраться из западни. Когда было тихо, «Кэтлин» не могла противостоять встречному течению. Если поднимался ветер, он был обязательно западным. Местные жители, а на берегу залива было несколько ферм, объяснили, что тут всегда так – ветер бывает западным и никаким другим. Сюда даже моторные катера стараются не заходить, потому что страшно: а ну как двигатель заглохнет, что тогда?

Раз за разом Кент и Иттерок выходили в залив, а вечером возвращались обратно. Как-то они почти вырвались, но вдруг заштилело и проклятое течение отнесло их к острову, на котором они провели три дня. Потом начался очередной шторм, и злые вихри закручивали волны в бешеные круговороты.

В конце ноября они предприняли последнюю попытку, оказавшуюся столь же безрезультатной, как десятки предыдущих. Надо было на что-то решаться…

– Мы оставим «Кэтлин» здесь, – сказал Кент. – Мы пойдем пешком в Ушуаи. Там найдем лодку, катер, каноэ, в конце концов, и отправимся к мысу Горн.



Рокуэлл Кент на борту «Лонсдейла» во время строительства «Кэтлин»

Так они и поступили. Ни один «бледнолицый» не был раньше в этих местах, считавшихся непроходимыми. Несколько дней они шли через перевалы, вязли в болотах, преодолевали реки вброд – и все же дошли! На окраине Ушуаи, самого южного населенного пункта на континенте, их остановил полицейский:

– Вы откуда? – спросил он двух подозрительных оборванцев с рюкзаками.

– С залива Альмирантасго.

– А куда?

– К мысу Горн.

В Ушуаи были шхуны, боты, шлюпы, но не было дураков терять свою собственность. Один-единственный человек сказал, что готов на неделю предоставить путешественникам свою лодку. Но…

500 долларов сразу и по 50 долларов за каждый день сверху.

А у Кента с Иттероком и двадцатки на двоих не было.

Случайный знакомый посоветовал обратиться к мистеру Лундбергу из поместья Харбертон. Вроде бы тот собирался идти охотиться на тюленей на острова Вулластон, так, может, заглянет по доброте душевной на мыс Горн, там всего-то миль пятьдесят.

Доброжелатель оказался прав лишь отчасти. Мистер Лундберг и впрямь оказался человеком широкой души, но на острова Вулластон не собирался, нечего ему там делать. Однако он готов доставить туда своих дорогих гостей, только не сейчас, а через месяц.

Проходили недели, прошел месяц, миновало Рождество. У мистера Лундберга все время находились какие-то неотложные заботы, и в конце концов стало понятно, что он просто трусит. И тут, на счастье, в поместье появился человек по фамилии Кристоферсон. Вот он действительно был охотником на тюленей, человеком рисковым. Без долгих раздумий Кристоферсон согласился выйти в море и взять курс на юг.

– Если мне дадут судно.

Мистер Лундберг судно дал – крепкий и надежный гафельный шлюп.

Они отплыли. Ветер наполнял паруса, словно раскаявшись в былых кознях. Оказалось – ничего подобного! Тучи прижались к воде, и разразился шторм, да такой, что пришлось укрываться от него за островом Бейли. День сменял день, а шторм все не стихал, он только иногда делал короткую передышку, а потом начинал рвать и метать с прежней силой. Измученные ожиданием и бездельем путешественники решили подняться на самую высокую из гор острова. Подъем занял несколько часов. Когда они были у самой вершины, началась метель. Потом по камням и спинам застучал град. Потом пошел дождь. Но их было уже не остановить. Они выбрались на вершину. Вокруг был серая тьма. Не преисподняя, но чистилище. Вдруг облака словно отпрянули друг от друга, дождь прекратился, солнечный луч скользнул из-за туч. Вдали, у горизонта, в воздухе проявилась раздвоенная вершина гигантского утеса. Мыс Горн приветствовал их.



Рокуэлл Кент c женой в Москве на Красной площади

Когда они спустились на берег, Кристоферсон объявил, что они отчаливают – погода вроде бы наладилась. Они прошли несколько миль сквозь туман и заряды дождя, а потом их настиг один шквал, тут же последовал другой. Паруса спешно зарифили, потом спустили грот, оставив лишь стаксель.

– Слишком опасно. Смертельно. Дальше не пройти. Мы возвращаемся в Харбертон, – сказал Кристоферсон. – Вы не увидите мыс Горн, мистер Кент.

– Я видел его! – улыбнулся художник.

В конце января в Пунта-Аренас Рокуэлл Кент поднялся на борт парохода, направляющегося в Нью-Йорк. Дома он засел за книгу, название которой у него уже было – «Плавание к югу от Магелланова пролива». Он хотел щедро проиллюстрировать книгу, поэтому работа предстояла большая. Полгода спустя его навестил Оле Иттерок и рассказал о судьбе «Кэтлин». Он вернулся к яхте, в одиночку совершив пеший переход от Ушуаи до залива Альмирантасго. Вскоре туда пришел моторный бот, посланный мистером Лундбергом, и «Кэтлин» наконец-то вывели на волю. Согласно предварительной договоренности, шлюп стал собственностью мистера Лундберга, а вырученных денег Оле хватило, чтобы уехать в Штаты.

Вот, собственно, и все.

Хотя… У кого-то может возникнуть вопрос: а было плавание-то? Ведь не задалось, явно не задалось! Разве это подготовка? Разве это команда – дилетант и разгильдяй?

Все верно, и что дилетант, что разгильдяй, что не задалось. Но верно и другое. Рокуэлл Кент и Оле Иттерок были первыми, кто ходил на яхте в тех сложнейших для судоходства местах. Или одними из первых. И все же не это главное. Рокуэлл Кент создал целую галерею живописных полотен и гравюр, воспевающих те края. Он написал великолепную книгу, рассказавшую читателям не о гибельной, не дикой, а о прекрасной земле, где люди добры и внимательны друг к другу, где верят честному слову и не удивляются, что у человека есть мечта. У Рокуэлла Кента такая мечта была! И он увидел мыс Горн!

…И напоследок. В 1929 году Рокуэлл Кент в составе команды из трех человек вновь отправился в плавание. На сей раз от берегов Америки к берегам Гренландии. 15 июля 1929 года яхта затонула в проливе Дэвиса. Люди спаслись. И вскоре весь мир увидел Гренландию глазами замечательного художника Рокуэлла Кента. Но это плавание – уже другая история, которую мы когда-нибудь обязательно расскажем.

Досье

Рокуэлл Кент родился в 1882 году городе Территаун, штат Нью-Йорк. С детства отличался жаждой к перемене мест и способностями к рисованию. Получил архитектурное образование в Колумбийском университете. Учился живописи у лучших американских художников-реалистов. В 1905 году уехал на остров Монеган в штате Мэн, где прожил пять лет. В 1914–1915 годах жил на Ньюфаундленде, а в 1918–1919 годах на Аляске. Несколько лет жил в Гренландии среди эскимосов. В 1930 году вышел роман Германа Мелвилла «Моби Дик» с иллюстрациями Рокуэлла Кента. Эти иллюстрации считаются вершиной графики художника. Будучи социалистом, в годы войны активно выступал против фашизма. Участвовал в I Всемирном конгрессе защиты мира, был членом Всемирного совета мира. В годы маккартизма подвергся преследованиям и травле. Американские галереи перестали выставлять его работы. Тем приятнее Кенту было то, что его живопись высоко ценили в Советском Союзе. В 1957 году в музее изобразительных искусств им. Пушкина состоялась его первая выставка. В том же году Рокуэлл Кент стал председателем Национального совета американо-советской дружбы. В 1960 году Кент передал в дар СССР более 900 своих произведений. Поступок художника вызвал в США бурю: Америка взорвалась упреками и проклятиями! В 1960-е годы в Советском Союзе вышли и лучшие из книг Кента, в том числе «Саламина», «Гренландский дневник» и автобиография «Это я, Господи». Умер Рокуэлл Кент 13 марта 1971 года. Семь лет спустя в университете города Платсберг открылась Галерея Рокуэлла Кента – государственный музей художника. Слава все-таки нашла своего героя… Рокуэлл Кент говорил: «Не допускайте, чтобы люди, которые сами себя назначили знающими, дурачили вас и заставляли хвалить то, чего вы не понимаете или не любите». Его часто называли упрямцем, а у него просто были принципы.

Источник

«Файеркрест» прибывает в Гавр, 26 июля 1929 г.

Ален Жербо - легенда Франции. Он не только первым из французов обошел в одиночку вокруг света под парусом, он сумел об этом талантливо рассказать, Но еще главнее то, что он доказал: не обязательно быть моряком, настоящим "морским волком", чтобы совершить такое путешествие.

История бегства

Оставалось больше, чем пройдено. Две с половиной тысячи миль против двух, оставшихся за кормой. И на все про все 50 литров пресной воды. Утром он открыл бочонок - отличный новый бочонок, купленный в Гибралтаре, - и оттуда пахнуло так, что съеденный незадолго до этого завтрак запросился наружу. Он завалил бочонок, и за борт полилась красная от дубильной кислоты мерзость. Та же участь постигла содержимое второго бочонка. В третьем, старом и неказистом, доставшемся капитану «Файеркреста» вместе с яхтой, воды оставалось совсем немного. Плюс канистра из оцинкованного железа. Он прикинул: отныне его рацион - два стакана воды в день. И это притом что вокруг безбрежный океан. Парадокс. Хотя вся его жизнь - парадокс, так что пора бы привыкнуть. Привык же он к штормам и штилям, порванным парусам и воспоминаниям, которые не тревожат его только здесь - в море.

Бесконечные споры

Во Франции, в городе Лаваль, если вы пройдете мимо средневековой крепости и выйдете на набережную реки Майен, вы увидите корабль «Сен-Жюльен». Он очень живописен, но славен не этим. Это Музей Алена Жербо. И это символично - где же еще, как не на борту парусника. И оправданно - где еще, как не в родном городе человека, который стал национальным героем Франции.

На набережной много кафе. Они никогда не пустуют. Немало тут и завсегдатаев, которые приходят сюда, чтобы поговорить о том, кого называли безумцем, но никогда - сумасшедшим, кому отчаянно завидовали, и чьему примеру никто не осмелился последовать. О человеке, который судьбу свою держал в своих ладонях: жил как хотел и умер когда пожелал.

Споры не умолкают. На всех уровнях.

Известный яхтсмен Жан Меррьен в книге «Мореплаватели-одиночники» замечал, что называть Алена Жербо выдающимся мореплавателем несправедливо и неверно. Он был дилетантом и авантюристом.

Искусству навигатора, равно как искусству мореплавателя, Жербо научился уже в Тихом океане, истинно чудом одолев Атлантику.

И это правда. Относительно того, что особого умения - ни в прокладывании курса, ни в управлении парусами, - поначалу у Жербо не было. Но шельмовать его как авантюриста - это жестоко. Это слово несет негативный оттенок: дескать, пресыщенный сноб вдруг решил поразить всех, совершив, казалось бы, немыслимое. Нет, такая оценка несправедлива. Ален Жербо не слишком заботился о мнении других людей, он думал о себе. Он заслужил такое право. И поэтому правильнее всего назвать его беглецом.

Потерянный человек

Сначала все решали за него.

Ален Жербо родился в 1893 году. Он был бретонцем, и в детстве каждое лето проводил в деревушке недалеко от порта Сен-Мало. Иногда местные рыбаки брали его на промысел. Ален мечтал о море, но его отец рассудил иначе: у сына должна быть другая жизненная дорога: вот, скажем, юрист - очень уважаемая профессия.

Когда подошло время, Алена отправили в Париж, в колледж Св. Станислава. «Разные годы были в моей жизни, но не было несчастливее», - много позже признавался Жербо в одной из своих книг.

Звучит это странно, ведь впереди была война - кровавая и беспощадная Первая мировая. Жербо записался в «летучий отряд». Быть авиатором в то время было почти равносильно тому, чтобы стать самоубийцей. Если новичка не сбивали в первом же бою, он мог рассчитывать еще на две, от силы три недели фронтовой жизни. Продержаться дольше удавалось единицам.

В эскадрилье было несколько американцев, и один из них дал Жербо почитать книги Джека Лондона. Особенно восхитило Алена «Плавание на «Снарке». Его восторг разделили трое друзей-летчиков, и молодые люди поклялись, что когда-нибудь обязательно окажутся на островах Тихого океана, где жизнь тиха, где люди улыбчивы, где никто не думает о войне и по большому счету даже не верит в нее.



Ален Жербо на «Файеркресте»

К 1919 году, когда был подписан акт о капитуляции Германии, из четырех друзей в живых остался только Ален. Это таких, как он, позже стали называть «потерянным поколением». Они слишком много испытали, чтобы верить, надеяться, любить. Мир для них был зыбким, жизнь - иллюзорной.

Жербо и не пытался найти работу, зацепиться за нее. По счастью, у него обнаружились способности, которые позволяли ему вести существование, которое его не слишком тяготило. Он стал профессиональным теннисистом, когда же наградных не хватало, он отправлялся в казино и пополнял свой бюджет игрой в покер.

Все складывалось, что называется, более или менее, и какое-то время Ален даже ходил в женихах победительницы Уимблдона знаменитой Сюзанны Ленглен, но очередной приступ жесточайшей депрессии, которые преследовали Жербо, положили конец и помолвке, и упорядоченному будущему.

И тут Жербо получил небольшое наследство, что позволяло вернуться к мечте о собственном суденышке. В 1922 г. Жербо оказался в английском Плимуте, в гостях у своего друга Ральфа Стока, жившего на борту своей яхты «Дрим Шип». А рядом с судном Стока был пришвартован изящный тендер. На его борту было выведено «Файеркрест» - и он продавался! Через неделю Ален Жербо стал его хозяином.




У порога мечты

Как многих молодых людей, прошедших горнило войны, Жербо соблазняла мысль совершить что-то особенное и тем как бы утвердить себя в этом изменчивом мире.

Поначалу он хотел перелететь Атлантику на аэроплане, снять «рекламные сливки», на вырученные деньги купить яхту и отправиться в Южные моря.

Теперь пробивать идею перелета необходимости не было. Он и так стал судовладельцем.

Правда, яхта его была почтенного возраста. В 1892 г. «Файеркрест» спроектировал знаменитый Диксон Кемп, а построил не менее известный Питер Гаррис. О, эти джентльмены разбирались в яхтах, так что к качеству корпуса из тика и дуба не было претензий и через 30 лет. Вот только создавали Кемп и Гаррис гоночное судно - с длинным подзором, короткой носовой частью, совсем не предназначенное для продолжительных плаваний. Как бы то ни было, в распоряжении Жербо имелось то, что имелось: судно с общей длиной 11,7 м, длиной по ватерлинии 9 м, шириной 2,55 м, осадкой 2,1 м, балластом в 6 т - и донельзя изношенными парусами.

Попрощавшись со Стоком и английской землей, Жербо на «Файеркресте» отправился через Бискайский залив, который имеет обыкновение жестко экзаменовать и людей, и корабли. Весь следующий год Жербо практически жил на борту яхты, совершая когда в одиночестве, когда в сопровождении кого-нибудь из друзей переходы между французскими портами Средиземного моря. Ему надо было понять, готов ли он к тому, что пока еще неясно мерещилось впереди.

Начало пути

Ален Жербо писал: «Я совершил переход через Атлантику ради наслаждения, доставляемого плаванием, и еще для того, чтобы убедиться, что могу справиться с яхтой один, без чьей-либо помощи».



Ален Жербо

26 апреля 1923 г. «Файеркрест» покинул Канн и взял курс на Гибралтар. Туда он прибыл 15 мая и задержался на три недели, чтобы подготовиться к небывалому трансатлантическому рейсу.

Действительно, еще никто не пересекал Атлантику в одиночку с востока на запад. К тому же южный маршрут делал этот рейс рекордно длинным - в 4500 миль. Потому что прямая - кратчайшее расстояние для парового, а не парусного судна. Следуя логике ветра, яхта сначала должна достичь тропика Рака где-то южнее Саргассова моря, потом повернуть на запад, а вблизи Бермудских островов повернуть на север и направиться к финишу - Нью-Йорку.

И при этом никаких промежуточных заходов в порты!

Жербо взял с собой в плавание 150 кг продовольствия и 300 л воды, но при этом не позаботился о новых парусах. А впрочем, имевшихся у него средств хватало или на то, или на другое. Он выбрал первое - еду и питье, без которых точно не выжить. А паруса... Нет, он не мог больше ждать!

6 июня «Файеркрест» вышел в океан. Двумя днями позже яхту подхватил пассат. К сожалению, тендер не мог выдерживать курс без участия рулевого, и Жербо приходилось стоять на вахте по 12 часов в сутки. Остальное время он отдыхал и спал, положив «Файеркрест» в дрейф. Лишь через неделю яхтсмен сумел так настроить паруса, что его суденышко могло, не рыская, плыть с закрепленным рулем. Правда, это сказалось на скорости, но она Жербо не слишком заботила - он наслаждался одиночеством и океаном!

Дневные переходы составляли от 50 до 90 миль. 17 июня «Файеркрест» прошел в 50 милях от острова Мадейра.

По мере удаления от берега пассат набирал силу. Жербо был вынужден уменьшить площадь парусности. И тут выяснилось, что поврежденная оковка бома не позволяет рифить грот, поэтому Жербо приходилось убирать его всякий раз, когда ветер слишком крепчал. На место грота он поднимал трисель, а когда ветер стихал, вновь менял его на грот. Потом моряк стал это делать уже не из-за ветра. Ему то и дело приходилось орудовать иглой. Паруса «Файеркреста» показали полную свою несостоятельность в противостоянии с океанским пассатом. Не успевал Жербо залатать грот, как рвался трисель, на смену которому поступал фор-стаксель, а потом опять наступала очередь грота... Через месяц на «Файеркресте» не осталось ни одного паруса, а на них - ни единого шва, который не был бы перешит заново.

Не выдерживал нагрузки и такелаж: рвались штаги, шкоты, фалы - из-за этого паруса то и дело оказывались в море. 13 июля одно из таких происшествий едва не закончилось трагически. Яхтсмен ступил на бушприт, не обвязавшись страховочным линем, наклонился, чтобы вытянуть снасть, и тут распластавшийся на воде кливер дернулся в сторону. Жербо сбросило в воду. От неминуемой гибели его спас бакштаг, свисавший за бортом. Моряк ухватился за него и вскарабкался на палубу.



«Файеркрест»

Кого Жербо следовало винить за все это - и с гнилыми парусами, и с падением? Только себя. А он упивался свободой!

Проверка на прочность

Даже когда он остался с двумя стаканами пресной воды на день, это не испортило его настроения. Поистине оптимизм его был безмерен. Отношение Жербо к происходящему не изменило и то, что протух бочонок с солониной, а весь картофель оказался поражен какими-то насекомыми.

Первый раз он по-настоящему усомнился в том, что плавание закончится благополучно, несколько дней спустя. В горле сначала запершило, а затем оно воспалилось настолько, что единственное, что удавалось проглотить, это разведенное водой сгущенное молоко. Хотя жажда мучила Жербо нестерпимо.

Четыре дня яхтсмен находился в полубессознательном состоянии, путая день с ночью.

В конце концов ангина сжалилась над несчастным и отступила. А потом прошел тропический ливень, пополнивший запасы воды. А еще Жербо удалось загарпунить несколько корифен - в дополнение к летучим рыбам, которые падали на палубу «Файеркреста».

20 августа у горизонта на западе стали громоздиться тучи. Их полосовали молнии. Ветер усилился до ураганного. Волны становились все выше. Жербо выпустил за борт плавучий якорь... но при этом оставил кливер. Надо ли удивляться, что тендер не развернулся носом к волне? Все-таки Ален Жербо был дилетантом.

Плавучий якорь он вытащил обратно и приготовился штормовать. Зачарованно вглядываясь в накатывавшие на «Файеркрест» волны, видя в них то страшные картины войны, то угадывая в разводах пены лицо любимой и рано оставившей его матери, Жербо вдруг увидел огромный вал - гиганта среди карликов. Он бросился к мачте и стал взбираться на нее. Волна обрушилась на яхту. Суденышко скрылось под водой, мачта накренилась. Так продолжалось несколько бесконечно долгих секунд. Потом вода расступилась и корпус яхты будто вытолкнуло наружу. Волна уже умчалась, и, словно то был «прощальный поклон», шторм стал стихать.

«Файеркрест» потерял бушприт. Удерживаемая лишь кливер-штагом, часть его лежала в груде перепутанных снастей у фальшборта, а другая часть кувыркалась за бортом. Отчаянно рискуя, Жербо втащил на палубу сломанную часть бушприта.



Ален Жербо на «Файеркресте» перед отплытием из Гибралтара

Еще ослабло крепление мачты. Пришлось подтягивать ванты.

Через несколько часов каторжной работы моряк даже думать не мог от усталости. И тем более он не думал о том, что в 300 милях от него находятся Бермудские острова с их тихими, мирными гаванями. Его ждал Нью-Йорк!

Сто дней одиночества

С залатанными парусами, с укороченным бушпритом, сопровождаемый птицами - вестниками близкой земли, «Файеркрест» пересек Гольфстрим и 28 августа повстречал пароход. Их становилось все больше, этих монстров цивилизации. На 84-й день плавания закопченный «грузовик» под греческим флагом подошел так близко к «Файеркресту», что заслонил ветер, и яхта перестала слушаться руля. Жербо с трудом избежал столкновения, уведя «Файеркрест» в сторону.

Негодующий яхтсмен не удержался от нескольких характерных жестов, однако на борту парохода их приняли за призывы о помощи. Тут же был спущен вельбот, который направился к яхте. Два молодых офицера были весьма удивлены холодным приемом и явным нежеланием «терпящего крушение» покинуть свою «скорлупку». Наконец, передав Жербо три бутылки коньяка и пакет с консервами, они отбыли.

Немного успокоившийся яхтсмен даже помахал им рукой на прощание. Что ж, коньяк ему пригодится, а консервы можно и за борт. Он их с войны не выносит!

А желанная цель все ближе. Утром 10 сентября яхтсмен заметил остров Нантакет. Потом он напишет: «Не могу сказать, что я радостно воскликнул: «Земля!» Напротив, мне стало грустно. Я понимал, что это конец моего путешествия, что скоро окончатся трудные, но и счастливые дни плавания и я перестану быть сам себе хозяином, стану обыкновенным смертным».

Еще через пять дней и после 72 часов, неотлучно проведенных Жербо у руля, «Файеркрест» стал на якорь у Форт-Тоттена над Ист-Ривер в Нью-Йорке. На календаре было 15 сентября 1923 года. И это было только начало...

Дальше и дальше

Плавание «Файеркреста», продолжавшееся 101 день, сделало Алена Жербо героем. На борту эскадренного миноносца и под звуки «Марсельезы» ему был вручен орден «Почетного легиона». Его ошибки, просчеты, его очевидная неумелость лишь умножали его популярность. Значит, может каждый? И ты? И я? Надо только захотеть!



Французская марка, посвященная плаванию Алена Жербо

А сам герой между тем готовился к новому путешествию. Денег от книги, написанной о плавании через Атлантику, хватало с избытком. «Файеркрест» сменил гафельное вооружение на бермудское. Пошиты новые паруса. Отремонтирован корпус. Закуплено продовольствие и даже кинокамера и граммофон. Жербо уходил всерьез и надолго. Он писал: «Я нахожусь на берегу без малого год.... Ежеминутно я думаю о новом путешествии, о том, какая это радость - жить наедине с морем».

1 ноября 1924 г. «Файеркрест» покинул Нью-Йорк, и уже через 4 дня, около часа ночи, когда Жербо отдыхал в каюте.

Страшный удар сотряс яхту. Моряк выскочил на палубу и увидел россыпь огней удалявшегося лайнера. Похоже, на нем ничего и не заметили.

Повреждения были серьезные: сломан бушприт, вырваны битенги, пробита носовая обшивка. Идти, как предполагалось, к порту Колон, было слишком опасно, и Жербо повернул к Бермудским островам. Через 16 тяжелейших дней «Файеркрест» бросил якорь в Сент-Джордже. Здесь был проведен необходимый ремонт, и здесь же Жербо была вручена медаль «Голубая вода» - ежегодная награда за высшее достижение в мореплавании.



Почтовый конверт со спецгашением и маркой, посвященный плаванию Алена Жербо

27 февраля «Файеркрест» вновь вышел в океан, чтобы, преодолев 1800 миль, подойти к Панамскому каналу. 1 апреля в числе других судов, отличавшихся друг от друга, как Давид от Голиафа, яхта Алена Жербо отправилась вверх по каналу. Впереди был Тихий океан, о котором капитан «Файеркреста» грезил столько лет.

В южных морях

А потом...

Наверное, именно сейчас надо взять паузу. И кое-что объяснить. Книги Алена Жербо о своих путешествиях - единственный надежный источник информации - очень отличаются друг от друга. В первой - это упоение плаванием, почти детский восторг от увиденного в море, от его многообразия и величия. Другие книги - это скорее рассказ об островах, где побывал Жербо, о людях, их населяющих, они напоминают этнографический отчет. Похоже, по мере того как Жербо становился все более умелым моряком, сам процесс судовождения занимал его все меньше, плавание становилось не целью, а средством. К тому же Жербо не хотел повторяться. Раз признавшись в любви к морю, он боялся затереть штампами свое чувство. И еще, одиночество становилось его страстью, в которой все чаще проглядывали болезненные черты; он замыкается в себе, и даже собственные книги воспринимает подчас как покушение на свое личное пространство. Оттого они такие странные, эти книги, должно быть, такие же странные, как цветные и жуткие сны, которые не оставляли Алена Жербо до самой смерти. Поэтому и нам приходится рассказывать о его кругосветке все суше, сбиваясь на пунктир, чтобы не солгать ненароком.



«Файеркрест» по прибытии на Суву

…11 июня «Файеркрест» взял курс на Галапагосский архипелаг. Стоически одолев штили и перечеркнув экватор, Жербо прибыл туда 15 июля. Далее в планах моряка был остров Пасхи, однако лоция указывала на отсутствие там надежной стоянки, и после «Файеркрест» направился на юго-запад, к островам Гамбье.

На сей раз уже не штили, а шторма задержали его в пути, но 16 сентября Жербо увидел растущие будто прямо из воды пальмы - это был атолл Тимоэ. Лавируя между рифами, «Файеркрест» подошел к главному острову архипелага Мангарева.

«Передо мной Полинезия, - записал в дневнике Жербо. - Все описания моих любимых авторов тускнеют в сравнении с действительностью».

Только 12 октября, провожаемый едва ли не всем населением острова, которое успело привязаться к странному иноземцу, Жербо продолжил свой путь. Теперь - к Маркизским островам. Их он достиг через 26 дней. Там, на острове Атуан, путешественник задержался до конца декабря.



«Файеркрест» на Сене на фоне Эйфелевой башни после кругосветного рейса

Следующей остановкой был остров Таити, на который Ален Жербо прибыл 15 марта 1926 г. и который поначалу показался ему самым красивым из тихоокеанских островов. Но, увы, Таити был уже во власти цивилизации, тогда как Жербо уже окончательно уверовал, что лишь жизнь среди девственной природы может принести человеку настоящее счастье. Одна радость - здесь он увидел старину «Снарка». На этом судне плавал Джек Лондон и написал о нем книгу. Ею зачитывался военный летчик Ален Жербо, эта книга подарила ему мечту...



«Файеркрест» прибывает в Гавр, 26 июля 1929 г.

26 мая он двинулся дальше. После остановки на Бора-Бора - острове, особенно пленившем яхтсмена, «Файеркрест» устремился на запад. Две недели спустя Жербо достиг островов Самоа, остановившись в бухте Паго-Паго на острове Ту-туила.

23 июля начинается новый этап кругосветного плавания Алена Жербо. Отметим точки на карте, где он побывал: остров Уполу, остров Савайи, острова Уоллис... Здесь «Файеркрест» наскочил на риф, с которого - вот же удача! - был снят приливом. Но на этом неприятности не закончились. Яхта вновь налетела на риф, и ее стало нещадно избивать волнами. Жербо прыгнул в воду и поплыл к берегу. Каково же было его изумление, когда, обернувшись, он увидел, что «Файеркрест» неторопливо плывет следом за ним! Их выбросило на пляж одновременно.



В Гавре и Жербо, и «Файеркрест» пользовались огромной популярностью

При ударе о риф у тендера сорвало киль, что и позволило ему сползти со скалы. Положение казалось безнадежным, но помогли туземцы. С их помощью извлеченный из воды киль кое-как приладили к днищу. Однако завершить ремонт удалось лишь при содействии техников французского военного судна «Кассиопея», специально посланного к месту аварии тендера.

Вновь в океане «Файеркрест» оказался 9 декабря. На острове Вити-Леву яхта была подвергнута капитальному ремонту.11 марта тендер покинул док и направился к Новым Гебридам.



В порту Гавра

И снова точки на карте: 25 марта - остров Эфате, 12 апреля - остров Мале, 10 марта - Новая Гвинея, Порт-Морсби. Пять недель спустя «Файеркрест» направился к Торресову проливу, откуда открывался путь в Индийский океан.

Замыкая круг

Плывем дальше: 1 июля - остров Тимор, 15 июля - остров Рождества, 23 июля - Кокосовые острова, 24 августа - еще 2000 миль позади - остров Родригес. Следующий пункт - остров Маврикий, где Жербо вновь капитально ремонтирует изрядно потрепанный «Файеркрест».



«Файеркрест» швартуется в порту Гавра

18 ноября тендер отбуксировали в океан. Впереди была Африка. Ураганный ветер не позволил Жербо зайти на Мадагаскар и вообще расстроил все планы. Только 13 декабря мореплаватель увидел землю, а еще через четыре дня вошел в порт Дурбана.

Его встречали пышно и радушно, но именно это более всего тяготило Жербо.

От многих приглашений все же удавалось отговориться, и в газетах стали писать о его дурном характере, заносчивости и нелюдимости. 24 января 1928 г. втайне от всех «Файеркрест» вышел в океан. После трех недель невероятно трудного плавания, обогнув мыс Игольный и мыс Доброй Надежды, измочаленная штормами яхта прибыла в Кейптаун. Его «Файеркрест» покинул в густом тумане 17 марта, а чуть более месяца спустя, 19 апреля, моряк увидел озаренную солнцем вершину горы острова Святой Елены. В тот же день тендер стал на якорь в бухте Джемстауна, чтобы через неделю направиться дальше - к острову Вознесения, и дальше - к островам Зеленого Мыса.



Почетная встреча в порту Гавра

5 июня «Файеркрест» снова пересек экватор, а 5 июля уже лавировал в проливе между островами Санту-Антан и Сан-Висенти. Во время одного из галсов тендер наскочил на мель и при отливе лег на борт. Яхту удалось спасти, но требовался серьезный ремонт, и Жербо решил зазимовать на острове. А может, он просто не спешил домой? И все же 26 мая 1929 г. под 32°36' западной долготы и 29°31' северной широты мореплаватель замкнул свою кругосветку. Третьим после Джошуа Слокама и Гарри Пиджена...



Вручение Жербо ордена Почетного легиона

Задержавшись на Азорских островах, 18 июня Жербо проложил курс на Францию. 25 июля яхта вошла в Ла-Манш. После краткой остановки в Шербуре - Жербо был буквально загнан туда штормом - «Файеркрест» двинулся к Гавру.

Когда тендер вошел в порт, его приветствовали гудки пароходов и сигналы автомашин. Набережная была черна от людей. Все это очень не понравилось Алену, но люди же не знают, они не виноваты - и он заставил себя улыбаться.

Новый виток

Его чествовали, его все хотели видеть, и он терпел в ожидании, когда будет построено его новое судно. Чтобы снова назад - или вперед, не важно, - в Полинезию!

Верный «Файеркрест», оставивший за кормой 45 тысяч миль, не выдержал бы нового путешествия, и за чисто символическую плату Жербо передал его мореходной школе в Бресте для использования в качестве учебного судна.



Бюст Алена Жербо в г. Лаваль, Франция

Пока на верфи в Сартрувиле строилась новая яхта, на порядок мореходнее и комфортабельнее «Файеркреста», Ален Жербо «убивал» время. Он посетил Париж, Лондон, Нью-Йорк, Брюссель, Мадрид, Барселону, Вену, Прагу, Дюссельдорф, семь раз побывал в Марокко. Гонорары позволяли ему вести безбедную жизнь, но не могли укрыть от взглядов зевак, жадного внимания репортеров.

Наконец 4 июня 1931 г. наступил торжественный момент спуска судна на воду. Оно называлось просто и гордо - «Ален Жербо». Они стали одним целым - человек и его корабль. И это настораживало в не меньшей степени, чем настраивало на романтический лад. Или это кажется сейчас, когда знаешь, чем закончилась эта история бегства?

По рекам и каналам Жербо перегнал тендер в Марсель. Вот строки из его дневника: «Бегство из Марселя переполняет меня радостью... Мне хочется обрести в море покой, снова увидеть залитые солнцем острова. Я хочу покинуть порт на рассвете, не огорчая друзей, провожаемый лишь близкими... 28 сентября в 7 часов утра я был выведен в море моторной лодкой. Вблизи острова Мер я поднял паруса... Вокруг никого. Только море, яхта и я».

31 октября Ален Жербо заходит в Гибралтар. Отсюда девять лет назад он вышел в Атлантику. После трехнедельной стоянки моряк поднимает якорь. Через четыре дня он прибывает в Касабланку, где узнает о выходе своей книги «Евангелие солнца». Отсюда 22 февраля Жербо отправляется к Канарам, оттуда - к островам Зеленого Мыса, где предательская мель когда-то едва не погубила «Файеркрест». Затем Мартиника, Карибское море, Панамский канал - и новая встреча с Тихим океаном.



После окончания кругосветного рейса Париж встретил Алена Жербо ажиотажем журналистов и интересом политиков, 1929 г.

Галапагоссы, Маркизские острова, Татити, острова Туамоту, Бора-Бора, Мангарева, Гамбье, архипелаг Самоа, острова Уоллис, Фиджи... Все здесь знакомо, все любимо. И в этой любви проходят месяцы и годы. На родине о Жербо все реже пишут, вспоминают, и вот уже новая война на пороге...

Известие о смерти Алена Жербо достигло Европы только после окончания войны. Через четыре года после его кончины. Даже не новость.


Последний шаг

В первых числах октября 1941 г. в бухту Дили португальского острова Тимор вошел парусник под французским флагом. По закону судно и экипаж должен был осмотреть санитарный врач. Когда доктор Карвальо поднялся на палубу, он увидел дочерна загорелого человека, который сообщил, что прибыл из Индонезии и что на борту он один. Улыбнувшись, доктор Карвальо высказался в том смысле, что он, дескать, прямо-таки Ален Жербо. Открыл паспорт и обомлел: перед ним действительно был знаменитый путешественник. Не зная, как продолжить разговор, доктор осторожно осведомился о дальнейших планах моряка. Жербо ответил, что намерен добраться до какого-нибудь заморского владения Франции, например до Мадагаскара... А пока ему нужно разрешение португальских властей на стоянку и ремонт своего судна.

В следующие дни доктор Карвальо не раз встречал Алена Жербо в порту. Иногда тот заходил в таверны и даже перебрасывался словом-другим с посетителями, знавшими французский язык. Но вообще он производил впечатление больного, углубленного в себя человека, у него и выражение лица было таким - отрешенным.

Португальские власти тянули с разрешением выйти в море. Жербо решил обойтись без него, но через четыре дня ураган заставил его вернуться в Дили. Затем последовала еще одна попытка, но у выхода из бухты тендер налетел на риф.

Жербо совсем замкнулся. На все вопросы он или отвечал односложно, или не отвечал вовсе. По утрам наведывался на рынок, днем не показывался на палубе, а ночами покидал яхту, чтобы часами кружить и кружить по пляжу...

Однажды заметили, что его не видно уже неделю. И тогда доктор Карвальо снова поднялся на борт тендера. В каюте он нашел заросшего, с воспаленными глазами Жербо. Моряк лежал под одеялом, его била дрожь.

Его еще пришлось уговаривать, прежде чем он дал согласие, чтобы его отвезли в больницу. Попади Ален Жербо в руки врачей чуть раньше, возможно, его еще можно было бы спасти. А так... Зная, что его пациент католик, позвали пастора, но моряк не захотел исповедоваться. Священник прочитал молитву и ушел. «Это мое последнее путешествие, - прошептал Жербо. - Пора».



Могила Алена Жербо на острове Бора-Бора

Он умер на закате.

Через два месяца на острове высадились японские войска. Яхту реквизировали. Переоборудуя ее в десантное судно, под обшивкой нашли двести фунтов стерлингов - все сбережения мореплавателя. Немногим позже прямое попадание авиабомбы отправило на дно судно, бывшее когда-то любимым детищем Алена Жербо.

После окончания войны, согласно завещанию моряка, его останки были перевезены на остров Бора-Бора. Там он и лежит - там, где так хотел жить.

Биография

Ален Жербо родился 17 ноября 1893 г. во Франции, в городе Лаваль, департамент Майенн. Родители его были людьми среднего достатка, однако постарались дать сыну достойное образование, отправив в парижский колледж Св. Станислава. Там же, в Париже, Жербо окончил и политехнический институт. С началом войны записался в армию добровольцем. Был летчиком-истребителем. После войны стал профессиональным спортсменом - сначала футболистом, а потом теннисистом. Выиграл несколько представительных турниров. Известен был также как великолепный игрок в карты, особенно в бридж и покер. Купив яхту «Файеркрест», решил первым в одиночку пересечь Атлантику с востока на запад. 6 июня 1923 г. покинул Гибралтар и 15 сентября прибыл в Нью-Йорк. Через год продолжил плавание с целью обойти вокруг света и стать третьим яхтсменом, сделавшим это в одиночку. Плавание продолжалось почти пять лет - кольцо было замкнуто 26 мая 1929 г. Два года спустя отправился в новое плавание на новой яхте «Ален Жербо». Все оставшиеся годы жизни провел на островах Тихого океана. Умер на острове Тимор 16 декабря 1941 г. Похоронен, согласно завещанию, на острове Бора-Бора.



Маршрут плаваний Алена жербо

Книги Алена Жербо  (Alain Gerbault)

Прижизненные издания

Seul à travers l'Atlantique. Grasset, 1925.

A la poursuite du soleil, journal de bord. De New York à Tahiti. Grasset, 1929

Sur la route du retour. Journal de bord II, de Tahiti vers la France. Grasset, 1929

En marge des traversées: l'évangile du soleil. Fasquelle, 1932

Изданные посмертно

Iles de beauté. Gallimard, 1943

Un paradis se meurt. Self, 1949

Mon bateau l'Alain Gerbault. Amiot-Dumont, 1952

O.Z.Y.U. Dernier journal. Grasset, 1952

Книги об Алене Жербо

Jean-Paul Alaux, Alain Gerbault, marin légendaire, Éditions géographiques maritimes, 1950

Eric Vibart, Alain Gerbault, France-Empire, 1977

Alain Gerbault, vie et voyages d'un dandy révolté des années folles d'Eric Vibart. 1989.

Suzanne Sens, Découverte d'Alain Gerbault, éditions Siloë, 1993

Источник

Капитан Томас Дрейк. 1933 г.

Цепочка была длинной и прихотливо извилистой: имена, города, страны, и снова имена, и браки – с ровней и мезальянсы. В результате такого мезальянса, с осторожностью принятого одной стороной и с возмущением другой, на свет появился мальчик. Он вырос, родил сына, а тот - своего, которого назвали Томасом. Хотели поименовать отпрыска Фрэнсисом, в честь славного предка, но имя было занято отцом, а священник из местной церкви сказал, что так, не в череду, не положено.

Может, так и было, а может, и не так, но это не отменяло главного: Томас был потомком английского корсара Фрэнсиса Дрейка, совершившего второе в истории кругосветное плавание, вице-адмирала, любимца королевы Елизаветы I, посвятившей его в рыцари. А вот детей у сэра Фрэнсиса не было, и потому после его кончины, а похоронили его в море в свинцовом гробу, все его огромное состояние отошло племяннику. И тот стал его успешно проматывать. Тем же самым занимались его наследники, при этом родословное древо без устали «ветвилось». Так что нет ничего удивительного в том, что родители Томаса Дрейка, родившегося в 1863 году, в Грейвзенде, городе на северо-западе графства Кент, на берегу Темзы, были людьми небогатыми. Но с немалым гонором. Недоброжелатели, правда, судачили, что к тому Дрейку, адмиралу-рыцарю, эти Дрейки никакого отношения не имеют. Однако в лицо такого говорить не осмеливались, поскольку буйный нрав представителей «родовитого семейства» был всем известен.

Потом у Дрейка-старшего появилось еще одно доказательство собственной правоты. «Что это, если не зов крови? – говорил он, кивая на Томаса. – Парень спит и видит себя моряком». Впрочем, карьера Томасу была уготована другая – заняться коммерцией и сменить отца за прилавком. Потому что, помня о прошлом, заботиться надо о дне сегодняшнем. Высказавшись в этом смысле, Дрейк-старший воздевал указующий перст к небу, а другую руку, в которой были розги, заводил за спину.

Мальчишка буквально бредил морем, парусами, и ни запрет отца, вообще ничто не могло его остановить.

Столь подробное описание взаимоотношений в семье почтенного торговца из Грейвзенда необходимо для того, чтобы понять, с одной стороны, что за характер был у юного Томаса, а с другой, чего он лишился из-за своего упрямства. Ему было тринадцать лет, когда он сбежал из дома и поступил юнгой на большой парусный корабль. И был вычеркнут из памяти собственным отцом, который не смог простить сыну подобного самовольства. Больше они не виделись…

Сколько таких мальчишек, влюбленных в море, тикало с кораблей в первом же порту! Жизнь юнги совсем не сахар – всем должен, перед всеми виноват, так что выдерживал не каждый. Томас был не таков – на удар старался ответить ударом, наказания сносил мужественно, без слез и криков. Он вообще был молчуном, и в дальнейшем его замкнутость лишь усиливалась, иногда его даже принимали за немого.

Из юнги – в матросы, потом – в помощники корабельного плотника. И наконец, мечта сбылась: Томас Дрейк получил диплом штурмана, изрядно повеселив экзаменаторов акцентом кокни и короткими, словно ножом обкромсанными предложениями. Еще он смешно прихрамывал – одна его нога была короче другой на 4 дюйма из-за полученной в юности травмы. И рост был невеликий – всего 5 футов. При всем том держался он с достоинством, которого трудно было ожидать от простолюдина, но вполне – от потомка, пусть и «по кривой», сэра Фрэнсиса Дрейка.

Став штурманом, а потом и помощником капитана, Томас Дрейк плавал на разных кораблях, в том числе на легендарных винджаммерах, много раз огибал мыс Горн. Семьей он не обзавелся, хотя женского пола не чурался. С матросами он был строг, подчас даже жесток, и потому слушались его беспрекословно. За спиной же говорили, что такому человеку старайся – не угодишь, для него единственный хороший подчиненный – он сам. И говоря это, матросы вряд ли подозревали, что придет время, и так и будет…

Власть пара поставила большинство парусников на прикол, а то и вовсе отправила на свалку. Вместе с этой «уходящей натурой» не у дел оказались их офицеры, в том числе помощник капитана брига Tarter Томас Дрейк. И тут надо заметить, что к столь существенным переменам в судьбе он начал готовиться загодя. Копил деньги, прикидывал, чем займется на берегу. Лишь о том, чтобы перейти на палубу извергающего дым чудовища, именуемого пароходом, не могло быть и речи.

Любая работа на берегу для Томаса Дрейка была более приемлемой, чем служба на извергающем дым чудовище – пароходе

После отставки Дрейк, уже давно американец по гражданству, обосновался в городке Стэнвуд, штат Вашингтон, на самой границе с Канадой, но что важнее – на берегу Тихого океана. Руководящих способностей ему было не занимать, и лесопильный бизнес, организованный им, стал приносить приличный доход. И тогда он начал строить собственный корабль… Нет, конечно, не корабль, а яхту – шхуну в 32 фута длиной. От киля до клотика своими руками! Вот когда пригодились навыки судового плотника. Ну, а с отличным материалом, само собой, вопросов не было: Дрейк сам распиливал на брусья вековые дубы – это для ахтерштевня, для шпангоутов; на обшивку корпуса и на палубу пошли кедровые доски. В 1915 году яхта, названная «Сэр Фрэнсис» (а как же иначе?) была спущена на воду.



Королева Елизавета посвящает в рыцари Фрэнсиса Дрейка «за заслуги перед Короной»

Препоручив заботы о своем бизнесе надежному управляющему, Томас Дрейк поднял паруса и вышел в море. Один. Из навигационногооборудования у него были секстант, барометр, компас и… будильник. Для начала этого должно было хватить, хотя для задуманного кругосветного плавания было маловато. Но Дрейк успокаивал себя тем, что у сэра Фрэнсиса не было и этого.

Первоначально Томас Дрейк хотел пройти маршрутом своего предка, но потом внес коррективы, поскольку строго следовал принципу – не суетиться и не спешить. Он исследовал острова залива Пьюджет-Саунд, сделав портом приписки своей шхуны яхт-клуб Сиэтла. Лишь уверившись до конца в надежности своего судна, он спустился вдоль западного побережья США к Панамскому каналу, прошел его и повернул к Карибам. Побывав на многих островах и в портах Атлантического побережья США, Дрейк решил вернуться в Сиэтл, чтобы уже оттуда отправиться в настоящую кругосветку.

Исходя из того, что денег много не бывает, в Панаме он набил трюм раковинами, кораллами и губками, чтобы с несомненной выгодой продать их в северных штатах. Увы, не сложилось: во время шторма его шхуна, в «активе» которой было уже более 30 тысяч миль, налетела на рифы у берегов Мексики в заливе Теуантепек.

По счастью,  капитан яхты во время кораблекрушения отделался лишь царапинами.

Был ли он удручен неудачей, обескуражен? Возможно, хотя внешне это никак не проявлялось. Да и делами своими Дрейк доказывал обратное. На поезде он добрался до Сиэтла и там построил новую яхту – тоже шхуну, и очень похожую на предшественницу, только на метр длиннее. Имя новой яхты тоже говорило о преемственности – «Сэр Фрэнсис II».

Он снова отправился в путь, уже изведанным маршрутом: через Панамский канал в Карибское море. Там, во время плавания среди Больших Антильских островов, у Кубы, яхта вновь налетела на рифы и погибла. А у капитана снова только ушибы да царапины.

На дворе 1923 год, Дрейку уже шестьдесят, иной бы успокоился, опустил руки, но только не этот упрямец. Он возвращается в Сиэтл и берется за постройку третьей яхты. Это опять шхуна: длина - 37 футов, ширина - 12 футов 6 дюймов, осадка - 4 фута, водоизмещение – 10 тонн. Есть и двигатель, но он будет использоваться только в портах…

Теперь название. На сей раз Дрейк, несмотря на весь свой прагматизм, не уживающийся с суевериями, решил не искушать судьбу. Шхуна получила название «Пилигрим».

И снова в путь! Из Сиэтла «Пилигрим» направился в Лос-Анджелес, оттуда – к Галапагосским островам. Затем хорошо знакомый Панамский канал. Несколько месяцев Дрейк кружил по Карибскому морю, вновь отдавая должное красоте его островов. Он не спешил покинуть Кубу, надолго задержался на Гаити, ему понравилось в Нассау, столице Багам. В американском Чарлстоне он нескольких месяцев готовился к переходу через Атлантику.



The Lone Sea Rover – Одинокий Скиталец

Зайдя на Барбадос, где он пополнил запасы провизии и воды, Дрейк взял курс на берега Европы. Плавание протекало спокойно до Азорских островов. Потом погода начала меняться в худшую сторону: когда так много шквалов – это никому не понравится. До Англии было буквально рукой подать, когда «Пилигрим» накрыло крылом урагана. Ветер был так неистов, волны так высоки, что Дрейку пришлось лечь в дрейф – и оставаться на покорно дрейфующей яхте следующие семь дней. Но все кончается, кончилось и это – после 52 дней одиночного плавания Томас Дрейк ступил на берег Корнуолла.

Жители деревушки Фое, в гавани которой укрылся «Пилигрим», оказали Дрейку необходимую помощь, поскольку шхуне изрядно досталось от разбушевавшихся стихий. Сердечно поблагодарив бывших соотечественников, Томас Дрейк прошел Английским каналом, поднялся по Темзе и бросил якорь в Грейвзенде, который покинул более полувека назад. И уж не было в живых его отца, матери, никого из рода Дрейков, но воспоминания детства все же грели душу…

Далее последовала досадная неприятность. Стоять у пирса всяко лучше, чем на якоре, но ошвартоваться в местном яхт-клубе Дрейку не позволили. Во-первых, на правах гостя там имели право стоять лишь члены других яхт-клубов, в том числе заокеанских, что должно удостоверяться соответствующим документом, – такой бумаги с печатью у Томаса Дрейка не было, затерялась куда-то. Во-вторых, никто не поверил, что он в одиночку пересек Атлантику, - короче, мало бродяга, так еще и лгун. И в-третьих, эта потрепанная шхуна с претенциозным названием смотрелась бы дико в ряду лощеных яхт местных джентльменов. Получив такую отповедь, Дрейк увел «Пилигрим» в менее престижный яхт-клуб, находящийся неподалеку. Однако и спускать высокомерие местных снобов он был не намерен, и потому по телеграфу сделал запрос в яхт-клубы Сиэтла, чью кают-компанию украшал его портрет маслом, и Нассау. Вскоре по трансатлантическому кабелю пришло подтверждение, мол, да, яхтсмен, известный мореплаватель, а еще он пересек океан… Вот когда Томас Дрейк стал знаменитостью! И уже через день к нему пожаловала делегация представителей яхт-клуба Грейвзенда с просьбой понять и простить. Что ж, он простил и даже пригласил на борт своей шхуны, но до того так долго сверлил взглядом незваных гостей, что тем стало по-настоящему стыдно. Что и требовалось.

Дрейк никогда не торопился, но и не слишком медлил.

Покинув Англию, он направил «Пилигрим» в Северное море. Там он заходит в порты Норвегии, Швеции, Дании, Голландии. И вот там, недалеко от устья Шельды, в сильнейший туман шхуна садится на мель. Не ко времени разыгравшийся шторм огромными волнами разбивает яхту в щепки. Шестидесятишестилетний моряк спасается на шлюпке, но участь его была бы печальна, если бы не вовремя подоспевшие рыбаки.



Томас Дрейк. Открытка, напечатанная в Сиэтле и продававшаяся в Англии

Что дальше? Томас Дрейк возвращается домой, в Сорединенные Штаты. От восточного побережья до западного – поездом, от Сан-Франциско до Сиэтла – пароходом. В этом городе он не был более четырех лет…

Возраст, испытания, он уже не тот, что прежде, и все же Дрейк начинает строить еще одну яхту. Новую шхуну он назвал «Прогресс», вот ее размерения: длина - 37 футов, балласт – 5 тонн, осадка - 4 фута, водоизмещение - 11 тонн. Год рождения – 1932-й.

Он уже патриарх, и без всяких оговорок. Ему семьдесят лет. И он снова в море. Но теперь у него другой маршрут: от берегов Северной Америки к Гавайским островам. Ему потребовалось всего 28 дней, чтобы достичь их.

Туда он прибыл героем и мужественно сносил атаки репортеров. И даже пытался шутить. Так, на вопрос, хватало ли ему время на сон, Дрейк ответил: «Половину времени я спал, а всю другую думал о том, как бы поспать». О своих планах на будущее, впрочем, он говорил более серьезно: «У меня болит нога – мало того, что она короче другой, так еще и вздумала капризничать. Поэтому я отправляюсь в госпиталь, чтобы, подлечившись, отправиться куда подальше – обратно в Штаты. А потом подумаю о кругосветном плавании».

Капитан «Прогресса» собирался задержаться на Гавайских островах. Он считал, что сможет неплохо заработать, предлагая желающим однодневные круизы на своей яхте по 50 центов с человека, однако таковых в достаточном количестве не нашлось. И Дрейк отправился в обратный путь. Как выяснилось, он зря поспешил: сезон штормов еще не иссяк, встречные ветры сносили яхту назад, шквалом буквально «срубило» бушприт. В тот же день пострадал и сам Дрейк – его бросило на комингс кокпита, и вот результат – перелом правой руки. Теряя сознание от боли, мореплаватель сумел совместить кости и зажать руку в самодельных лубках.

Со сломанной рукой он плыл еще 20 дней, а всего на переход до американского континента
он затратил 53 дня. Потрясающая сила духа!

Слова Томаса Дрейка о том, что он не отказывается от цели – кругосветного плавания, не были пустым звуком. Осенью 1936 года он снова вышел в море, как водится, не посвятив в детали маршрута никого из своих немногочисленных знакомых.

Однако уйти незамеченным ему не удалось. Откликнулись и газеты: «Томми Дрейк, который никогда не плавает хотя бы с напарником, только один, ушел вчера на рассвете, – писала одна из них. – Куда? Никто не знает. Возможно, этого не знает даже он сам».



«Пилигрим» в Саутгемптоне. 1927 г.

Да, не давать о себе знать по нескольку месяцев было для Томаса Дрейка обычным делом. И все же он черканул открытку своему приятелю, а это значит, что в ноябре он еще был в Сан-Франциско. Месяц спустя аптекарь Джейкоб Локс получил от Дрейка открытку с рождественским поздравлением и обратным адресом: «Бальбоа, Панама».

И все.

16 мая 1937 года Seattle Times написала: «Друзья Томаса Дрейка отказываются верить в его смерить. Они надеются, что он где-то – где-то на Гавайях, где-то в Индии, в южных морях, где-то еще».

Но – все, больше о капитане «Прогресса» ничего не известно. И при жизни его имя редко появлялось в заголовках газет, а после его исчезновения почти затерялось в истории одиночных плаваний под парусами. А если о Томасе Дрейке все же вспоминают, то называют либо неудачником – и это правда, ему же не удалось совершить кругосветный рейс, либо счастливцем – это тоже верно, потому что он уцелел в трех кораблекрушениях. Еще иногда приводят цифры: посетил 117 портов, оставил за кормой 130 тысяч миль…

Его иногда называли The Lone Sea Rover. Одинокий скиталец. Так и было.



Томас Дрейк и его «Прогресс», 1933 г.

Источник

Хамфри Богарт и Лорен Бэколл на «Альбатросе». 1944 г.

«Не спрашивайте, почему я так люблю парус – кто не понимает этого сердцем, тому не объяснить это словами»

Полвека спустя

- Он опять здесь.

Пол Каплан оглянулся. Его жена Криссис чуть скосила глаза, показывая, куда смотреть.

На пирсе стоял мужчина. Вчера он стоял там же, минут двадцать разглядывал их яхту и сейчас занимается тем же.

Пол улыбнулся незнакомцу, коснулся пальцами козырька кепки. Мужчина тоже улыбнулся, но даже если бы хотел, не смог бы вернуть приветствие - его ладони сжимали поручень «ходунков». У него что-то неладное было с ногами, он с видимым усилием переставлял их, но по какой-то причине не хотел пользоваться инвалидным креслом. А еще что-то неуловимое выдавало в нем моряка. В прошлом, конечно.

Пол Каплан был уверен, что прежде не встречал этого мужчину. И это при том, что, будучи совладельцем компании Keefe Kaplan Maritime Inc., предоставляющей весь спектр услуг по обслуживанию яхт, был знаком с тысячами людей, имеющими отношение к морю. А в окрестностях Лос-Анджелеса, как ему иногда казалось, он знал всех поголовно. Но, нет, не встречал, на память Пол Каплан никогда не жаловался.

Он направился к трапу.

Криссис видела, как Пол подошел к мужчине. Они говорили минут десять, потом Пол сделал приглашающий жест, и мужчина, переставляя «ходунки» и подтягивая себя к ним, направился к яхте. Около трапа он остановился, что-то сделал с «ходунками», и они превратились в массивную трость.

- Криссис, у нас гости, - объявил Пол.

Мужчина, опираясь на трость, медленно проковылял по трапу.

- Рад видеть, мэм.

- Представляешь, Кри, наш гость пятьдесят лет назад ходил на этой яхте.

- Да, мэм, - сказал мужчина. – Так и было.

- И вы видели Хамфри Богарта?

- Конечно, он и пригласил меня на борт.

- Расскажите…

- Я присяду…

Мужчина сел, поставил трость между ног и заговорил, и пока длился рассказ, выцветшие его глаза словно ощупывали яхту.

Ему было четырнадцать лет, и целыми днями он пропадал в гавани яхт-клуба Ньюпорта. Тут всегда кому-нибудь что-нибудь было нужно – принести, отнести. Услуги свои он расценивал невысоко, был услужлив, поэтому яхтсмены и владельцы лодок (он быстро понял, что это не одно и то же) относились к нему с симпатией. Не раз он выполнял поручения экипажа яхты Santana – Карла Петерсена, больше известного по прозвищу Квадратная Голова, и Ларри Дадли, прозвища не имевшего.

- Эти два человека были ближайшими помощниками Богарта, можно сказать, самыми верными друзьями, во всяком случае на море. Они его любили.

- Богарта?

- И море.

Как-то раз Петерсон подозвал маявшегося на пирсе юнца и сказал, что у них заканчиваются запасы пива на борту, а компания к вечеру ожидается большая, после чего вручил деньги, сказав сколько и чего принести.

Вернувшись, нагруженный пивом, он увидел, что людей на палубе яхты стало больше. Был среди них и владелец судна – Хамфри Богарт, в капитанской фуражке, свитере и парусиновых штанах.

Разумеется, он его сразу узнал. Да и кто не узнал бы «Боги» Богарта после фильмов «Мальтийский сокол», «Иметь и не иметь», «Сокровища Сьерра-Мадре» и, конечно же, «Касабланки».

Через неделю – актер приезжал в яхт-клуб на своем «мерседесе» утром в субботу и отправлялся домой поздно вечером в воскресенье - ему дал поручение уже лично Богарт: сгонять за сигаретами. А еще неделю спустя он услышал совершенно неожиданное:

- Хочешь сходить с нами до Каталины?

- Конечно!

Через час они были в море. До острова Санта-Каталина, это 22 мили на запад, они дошли за четыре часа. Новоиспеченный юнга помогал управляться с парусами, старался, хотя видно было, что никто на борту не пытается выжать из яхты все, на что она способна. Если бы старались, не осталось бы времени на пиво…

- И кое-что покрепче… - добавил Каплан.

Пол знал много легенд о Хамфри Богарте, который никогда не скрывал своей любви к выпивке и любил повторять, что «вся беда этого мира в том, что он трезвее нас на три рюмки». Среди этих легенд была и такая: однажды после гонки, в которой победила Santana, Богарта спросили, что делает его яхту такой быстрой; ответ был краток: «Scotch».



Боги и Лорен в каюте Santana. 1948 г.

- Что верно, то верно, - согласился рассказчик. – Они себя ни в чем не ограничивали. На яхте было целых два бара, один в каюте, а другой в кокпите. – Гость огляделся. - Но я вижу, вы здесь все перестроили.

- Мы вернули яхте ее первоначальный облик, - сказала Криссис, и это объяснение прозвучало как извинение.

Именно такой была их цель – не просто отремонтировать яхту, которая досталась им в плачевном состоянии, но фактически отреставрировать ее. Для этого они воспользовались оригинальными чертежами Sparkman&Stephens 1934 года. Прежде всего это касалось парусного вооружения. Им достался иол, которым Santana была последние без малого полвека, а они хотели шхуну. Бизань сметили вперед, а кокпит, соответственно, назад, к корме. «Чашу» кокпита сделали из стекловолокна, и теперь в нем, разумеется, не было полочек для стаканов и креплений для бутылок, которые в далеком 1945 году были изготовлены по настоянию Богарта. Тогда же был перестроен носовой кубрик с отдельным входом, где некогда жили Квадратная Голова Петерсен и Ларри Дадли; его переделали в носовую каюту – гостевую. В планах Пола Каплана не было участия в гонках, но лишь прогулки под парусами, а во время таких плаваний вполне можно обходиться без наемного экипажа. Чтобы облегчить работу с парусами, были установлены электрические лебедки и другие приспособления, однако их было не настолько много, чтобы испортить «аутентичный» вид шхуны. Еще Santana получила новый камбуз, а вместо старенького мотора 75-сильный дизель Yanmar с турбонаддувом. Все эти переделки обошлись очень и очень недешево, и после окончания реконструкции Криссис Каплан похвалила себя, что в самом начале настояла на том, чтобы муж сначала наметил «реалистический» бюджет, а потом умножил его на два – и из этой суммы исходил. В противном случае непредвиденные расходы лишили бы его сна и покоя.

- Да, у вас получилось. Только теперь это уже не совсем яхта Богарта... - мужчина оперся на палку, поднимаясь. – И все же это Santana, и я благодарен за ваше гостеприимство. И вообще… я ведь думал, что никогда не увижу ее.

- Скажите, а чем кончилась та история, ну, с плаванием на остров? – спросила Криссис.

 - Обычно Богарт оставался там на ночь, но в тот день мы вернулись тем же вечером. Ох и досталось мне от матери, когда я заявился домой и рассказал о своем приключении. Хотя, думаю, мне досталось бы еще больше, если бы я вернулся в воскресенье. – Мужчина улыбнулся. – Мать категорически запретила мне даже приближаться к яхте Богарта. Это была неподходящая для меня компания – актер и его приятели. В представлении матери все они были пьяницами, драчунами, безбожниками и развратниками. Мне пришлось пообещать, что – ни ногой

- И вы сдержали слово?

- Конечно, нет. Приближался. Покупал сигареты, виски, но в море с ними больше не ходил. Теперь жалею. А ведь Хамфри Богарт меня звал, чем-то, видно, я ему приглянулся. Тогда у него еще не было сына…

На пирсе трость опять превратилась в «ходунки». Пол Каплан, провожавший гостя, протянул руку для прощания.

- Но моряком я стал! – вдруг с гордостью сказал мужчина, ответив на рукопожатие. – Может, в том и его заслуга – Боги, и его яхты. Все лучшее в нас закладывается в детстве.

Мечта о море

Все закладывается в детстве… У его отца была яхта, был дом с причалом, а перед домом было озеро. Хамфри только-только исполнилось два года, когда отец взял его с собой и развернул над сыном паруса. Это было в 1902 году, летом, когда берега озер зелены, а в воде отражаются перистые облака.

В этих местах нью-йоркский хирург Белмонт Богарт появился за шесть лет до этого и сразу зарекомендовал себя отличным яхтсменом. Так, он неоднократно побеждал в регатах, устраиваемых яхт-клубами, которых было немало на Finger Lakes на западе штата Нью-Йорк, длинных и узких озерах, напоминающих пальцы и вытянувшихся по оси север-юг.

Его карьера врача была успешной, и вскоре Белмонт Богарт смог позволить себе фешенебельные апартаменты в квартале Помандер-Уок в верхнем Вестсайде, а затем и летний дом с прилегающим к нему 55 акрами земли на озере Канандаигуа. И не простой дом, а добротный и даже роскошный, построенный за тридцать лет до этого владельцами местной пивоварни как свидетельство их богатства. А еще там был эллинг и 400 футов береговой линии, а вокруг лес - ясени, дубы и тополя, плакучие ивы.

Каждый день Белмонт Богарт выходил на озеро на своем «скуластом» швертботе, порой заставляя ревновать к парусу свой жену Мод. Впрочем, супруга была отходчивой, тем более что у нее в достатке имелось своих интересов, к которым муж, в свою очередь, проявлял полное равнодушие.



Еще не супруги - на «Альбатросе». 1944 г.

Мод Богарт была художницей. Живописи она училась в Англии, и одним из ее педагогов был знаменитый Джеймс Уистлер. Вот только по возвращении в Америку она обнаружила, что никто не спешит заказывать портреты… даме. Такое отношение сделало ее суфражисткой – воительницей за права женщин, и популярным автором женских журналов - создателем сотен акварелей и рисунков углем, выполненных в донельзя слащавой манере. Нередко на этих картинках появлялся пухлый мальчуган в матроске, уверенно управляющей парусной лодкой, и близкие семье Богартов люди находили в нем большой сходство с крошкой Хамфри. Так оно и было, рисунки делались с натуры…

 Мир был прекрасен – этот летний, чудный мир парусов и волн, и вдруг он исчез. Мод Хамфри стала главным художником женского журнала The Delineator, и теперь уже не могла, как прежде, по нескольку месяцев жить на озере Канандаигуа. Дом был продан, была продана и яхта отца, и швертботик его сына.

Хамфри был безутешен – он рыдал, он умолял родителей передумать, но тех не трогали ни мольбы, ни слезы. Они вообще становились другими – Белмонт и Мод, вспыльчивыми, резкими. И объяснение тому было простым и страшным: супруги Богарт оказались во власти алкоголя и морфия. Случалось, муж делал укол жене прямо в присутствии сына и его сестер Фрэнсис и Кей. Но пока это пагубное пристрастие еще не сказалось на доходах семьи: Мод Богарт зарабатывала 50 тысяч долларов в год, ее муж - 20 тысяч.

Без загородного дома, впрочем, они не остались, и пусть он стоял не на самом берегу, но на курортном острове Файр-Айленд, любимом месте отдыха ньюйоркцев, до моря отовсюду близко. И это было огромной удачей для Хамфри – он стал членом местного яхт-клуба и к пятнадцати годам считался подающим большие надежды спортсменом. И мало кто знал, почему Богарт-младший так любит уходить под парусом в море – потому что там, на яхте, никто, ни враг, ни друг не могли добраться до него. Там он мог забыть о семье, о ссорах родителей, там он не думал о том, что его ждет впереди, потому что впереди ничего хорошего не было.

Благодаря родительским связям Хамфри был принят в привилегированную частную школу Phillips Academy, однако  в 1918 году он был исключен за «общую неуспеваемость и неподобающее поведение». Тем самым на планах родителей, что сын поступит в Йельский университет, был поставлен крест. После четырех невыносимых дней дома Хамфри сел на поезд в Бостон, где поступил добровольцем на Военно-морской флот.

Четыре года моряк 2-го класса Хамфри Богарт служил на судах, перевозивших солдат из Европы на родину и считался образцовым матросом. Демобилизовавшись, он не вернулся в семью, да возвращаться, по сути, было некуда: родители еще не были в разводе, но на его грани, медицинская практика отца была расстроена, и мало того, кинувшись в биржевые спекуляции, Белмонт Богарт оказался по уши в долгах.

Надо было как-то жить, и бывший моряк стал продавцом, потом экспедитором. Случайная встреча с другом детства Биллом Брэйди привела его на подмостки Бродвея. Отец приятеля был продюсером, мать – драматургом, и в ее пьесах всегда находились крошечные роли для Хамфри. В те годы о яхтах он старался не вспоминать – что проку, когда одна забота: как бы день пережить.

После биржевого краха 1929 года  Богарт брался за любую случайную работу, даже давал сеансы одновременной игры в шахматы по 50 центов за победу. И бесконечно ездил из Нью-Йорк в Лос-Анджелес и обратно, чередуя эпизоды в фильмах и крошечные роли в театральных постановках. Тогда же у него появился верный друг и надежный собутыльник – начинающий актер и будущая звезда Голливуда Спенсер Трейси, который в 1930 году, махнув пару рюмок, дал другу прозвище – Боги.

Все переменилось к лучшему в 1934 году после спектакля «Приглашение на убийство», где Богарт играл преступника. Его пригласили на схожую роль в пьесе «Окаменелый лес». И Богарт поразил зрителей. Они увидели самого настоящего гангстера, для которого ничего не стоит собственная жизнь, а чужая – еще меньше.

Киностудия Warner Bros. приобрела права на экранизацию пьесы и предложила Богарту сыграть убийцу и в фильме – на этом настоял исполнитель главной роли актер Лесли Говард, приятель Богарта  И Боги этого не забыл: в 1952 году он назвал в честь товарища, погибшего во время Второй мировой войны, свою единственную дочь — Лесли.

Киноверсия «Окаменелого леса» вышла в 1936 году. Игра Богарта была названа «блестящей», «неотразимой» и «превосходной», и он заключил 26-недельный контракт со студией за 550 долларов в неделю.

К 1942 году Богарт появился на экране в тридцати шести картинах, причем в двадцати двух из них, как он сам с иронией говорил, был застрелен, повешен, посажен на электрический стул или брошен за решетку. В остальных 14 фильмах он был солдатом, искателем приключений и… частным детективом.  В экранизации романа Дэшила Хэммета «Мальтийский сокол» Богарт сыграл частного сыщика Сэма Спейда. Фильм стал кассовым хитом, а кинокритики были вынуждены констатировать: «Как ни странно это прозвучит, все-таки речь идет о криминальной драме, но это практически шедевр, а Хамфри Богарт, соответственно, гений».

У него наконец-то появились деньги, свой дом на голливудских холмах и возможность вновь выйти в море. Сначала, уступая желаниям своей жены актрисы Мэйо Мето, он купил 38-футовый моторный катер и назвал ее прозвищем супруги – Sluggy.



Богарт готовит «Sluggy» к гонке. 1943 г.

Прозвище было подходящим: Мето страдала паранойей, была патологически ревнива и регулярно бросалась на мужа с кулаками, а раз даже с ножом, а когда получала сдачи, резала себе вены.

Однако как ни хорош, как ни роскошен был его катер, Богарту хотелось другого…

Ветер в парусах

Ему хотелось парусов, и он купил шлюп класса «Альбатрос» - такой же как у многих его собратьев по профессии, увлекавшихся яхтами. Он назвал его Slug (все-таки он был куда скромнее его катера), получил для своего суденышко номер - 19 - и стал участвовать в гонках, которые проводил яхт-клуб Ньюпорта.

В книге Стивена Богарта «В поисках моего отца» есть такие строки: «Он был отличным рулевым и очень серьезно относился ко всему, что связано с яхтами. И тем заслужил уважение парусного братства. Однажды отец так ответил на вопрос о его преданности парусному спорту: «Для меня мало быть актером, мне еще надо быть мужчиной. В море не надо играть, притворяться, выдавать себя за кого-то другого. В море под парусами ты тот, кто есть на самом деле».

Атака на Перл-Харбор и начало войны нарушило привычный ритм жизни с парусными гонками и веселыми пирушками. Будучи резервистом ВМФ США Хамфри Богарт на катере Sluggy занимался патрулированием у берегов Калифорнии, высматривая японские подводные лодки. Но главным делом для него по-прежнему оставалось кино, и в 1942 году он стал звездой первой величины. В фильме «Касабланка» Богарт сыграл романтическую роль Рика Блейна - владельца ночного клуба, вынужденного иметь дело с нацистами, встретившего и потерявшего свою любовь. Благодаря Хамфри Богарту и Ингрид Бергман, сыгравшей его возлюбленную, фильм завоевал неслыханную популярность, и был награжден «Оскаром» в номинации «лучший фильм».

Два года спустя Богарт получил роль Моргана, американца, грубого морского волка с золотым сердцем в фильме по роману Эрнеста Хемингуэя «Иметь и не иметь». Его партнершей была девятнадцатилетняя Лорен Бэколл. Вот одна из лучших сцен фильма: когда Морган не отвечает на поцелуй девушки, она говорит: «Не нужно ничего делать. Совсем ничего. Или, может быть... просто свистни! Ты ведь умеешь свистеть? Это так просто - сложить губы трубочкой и свистнуть». Ближе к концу съемок Богарт подарил Бэколл золотой свисток с выгравированной надписью: «Если ты чего-то захочешь, только свистни». Так начался их роман.

В феврале 1945 года был начат бракоразводный процесс, а уже 21 мая Богарт и Бэколл узаконили свои отношения. Церемония была скромной. Богарт улыбался: «Нам даже не пришлось тратиться на свадебные подарки друг другу, у нас уже была Santana».

Ему очень хотелось иметь большую яхту. И обязательно красивую. Что до цены, то она значения не имела. (В 1946 году Хамфри Богарт зарабатывал 460 тысяч долларов в год, став самым высокооплачиваемым актером в мире.) И такая сказочная яхта нашлась. Она звалась Santana и принадлежала актеру Дику Пауэллу. Тот запросил 50000 долларов, и Богарт, не раздумывая, выписал чек.

 «Когда он купил эту лодку, он превратился в беззаботного мальчишку, - писала Лорен Бэколл в своих воспоминаниях. – Мы все были счастливы, но Боги буквально стал рабом яхты, ведь это была его сбывшаяся мечта. И если я никогда не ревновала Хамфри к женщинам, то к его лодке – это бывало».

Лорен Бэколл была умной и любящей. Она страдала морской болезнью, и чаще оставалась в их особняке за 160000 долларов в элитарном районе Лос-Анджелеса Holmby Hills, чем выходила с мужем в море, но при этом никогда не мешала это делать ему. И с его многочисленными друзьями она находилась в прекрасных отношениях. Теми самыми людьми, которые были объединены в неформальный клуб Holmby Hills Rat Pack и которые обычно и составляли экипаж яхты Богарта.



Хамфри Богарт и Карл Петерсен. Курс на Санта-Каталину. 1955 г.

Видя их, Бэколл говорила с милой улыбкой: «Ну что за крысиная семейка». При этом она и сама была из их числа – «мамой-крысой» (англ.: rat – крыса), тогда как ее муж занимал высокую должность «крысы по связям с общественностью». Также членами клуба были Кэтрин Хэпберн и Джуди Гарланд, Дэвид Нивен и Спенсер Трейси, Кэри Грант, и еще несколько звезд экрана и сцены, равно любящих как повеселиться, так и крепко выпить.

В этом кругу друзей особое место было у Фрэнка Синатры, с которым Хамфри Богарту удавалось ссориться по десять раз на неделе, и столько же мириться. В своих мемуарах актер Дэвид Нивен рассказывает об одном из их парусных уикэндов, запомнившийся ссорой Боги и Синатры. Дойдя до острова Санта-Каталина, Богарт бросил якорь. Вскоре рядом встал моторный катер Синатры. Вечер был мягкий, выпивка текла рекой, но друзья, ставшие врагами, даже не глядели друг на друга. И вдруг Синатра запел! После каждой песни со сгрудившихся вокруг яхт и моторок неслись рукоплескания, и только Боги сыпал едкими замечаниями относительно как репертуара, так и вокальных данных певца. Но потом ему это надоело, и они обменялись сначала бутылками, а потом взаимными извинениями. Был заключен «вечный мир», и по сему поводу народ закатил грандиозную пирушку, которая чуть не закончилась большими неприятностями. Но об этом оставил воспоминания уже другой актер – Ричард Бертон, будущий «оскароносец» и муж Элизабет Тейлор. По его словам, под утро все так нарезались, что Синатра с Богартом отправились ставить незаконные ловушки на омаров, а Девид Нивен, обиженный, что его не взяли, в пьяном угаре стал грозиться спалить Santana, но вовремя свалился и заснул.

Поистине, это была веселая компания, но она же показывала чудеса стойкости, выдержки и работоспособности в гонках. От 35 до 45 уикэндов в год проводил Хамфри Богарт на яхте, и большинство из них – это было участие в регатах, устраивавшихся калифорнийскими яхт-клубами. В 1947 году он собирался участвовать в гонке Лос-Анджелес – Гонолулу, и даже заплатил лучшему в яхт-клубе мастеру Роберту Броку 15000 долларов, чтобы тот сделал из Santana «гоночную машину». Брок отполировал корпус, перетянул такелаж, заменил штур-тросы.... Богарт был доволен, а потом – безумно огорчен, когда все его планы рухнули. Он был связан контрактом, а кинокомпания Warner Bros. выставила такой график съемок, что о плавании через океан и речи быть не могло.

Однако его участию в коротких оффшорных гонках помешать не могло ничего. И Богарт в компании с Петерсеном и Дадли, которым помогали «крысы» Holmby Hills Rat Pack показывали класс, побеждая обычно «за явным преимуществом». Богарту даже удалось дважды подряд - в 1950 и 1951 годах - победить в престижной гонке до острова Сан-Клементе, за что ему был вручен кубок, переставший по такому случаю быть «переходящим». (После смерти Богарта его жена вернула кубок яхт-клубу Ньюпорта, и теперь он ежегодно разыгрывается в популярных регатах Bogart Series.) Памятные таблички о славных победах прикручивались к стене каюты, рядом с баром, который никогда не пустовал…

В 1950 году Хамфри Богарт перебрался со своим судном в яхт-клуб Лос-Анджелеса.

- Зачем? - спрашивали его.

- В поисках свежего ветра.

- Вы не боитесь растерять свою веселую компанию?

- Крысы бегут только с тонущих кораблей.

- Вы и впредь будете предпочитать мужскую компанию на борту смешанной?

- Женщины всем хороши, но не на яхте: при  них нельзя писать за борт.

- Вам дорога ваша яхта?

- Я продам что угодно, но яхта будет у меня всегда!

В своей книге Стивен Богарт пишет: «Если бы кто-нибудь спросил отца, что для него дороже – его яхта или премия «Оскар», я не сомневаюсь, он бы ответил, что Santana».

Годы славы

Премию «Оскар» за «лучшую мужскую роль» Хамфри Богарт получил в 1952 году. В фильме «Африканская королева» он сыграл Чарли Олтона, пропойцу, капитана ветхой речной посудины, и был очень убедителен и в той, и в другой ипостаси.

К этому времени он уже был «свободным человеком» - новый контракт позволял ему отказываться от некоторых сценариев, а в 1948 году он создал собственную продюсерскую компанию (сорванную гонку до Гонолулу он Warner Bros. так и не простил), которую назвал в честь своей яхты - Santana Productions. В том же году он снялся в фильме «Ки-Ларго», где одним из «действующих лиц» была яхта Santana.

Он исправно выпускал в год по два фильма, его окружали друзья, в семье был полный порядок, к тому же, в 1949 году у него родился долгожданный сын – Стивен, а через три года дочь Лесли. И совесть его была тоже спокойна: в годы, когда другие предпочитали помалкивать, Богарт выступил с критикой деятельности Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, которая преследовала голливудских актеров и сценаристов за «коммунистические убеждения».

В 1954 голу на съемках фильма «Босоногая графиня», его работе стал мешать изнурительный кашель. Богарт старался не обращать на него внимания, списывая все на курение. Но ему становилось все хуже, стал пропадать голос, и в 1956 году врачи сообщили Лорен Бэколл страшный диагноз: у ее мужа рак пищевода в последней стадии. Она ничего не сказала Боги, она молчала до самого последнего дня. А он не говорил ей, что все знает…



Модель яхты Santana у могилы своего хозяина

Потом он простился со своей яхтой. Карл Петерсен и Ларри Дадли подняли паруса, и Santana отправилась привычным маршрутом – к острову Санта-Каталина. Богарт сидел в кокпите и держал за руку сына Стивена. Говорить он почти не мог, но через прикосновение хотел сказать о многом…

На острове они провели ночь, после чего вернулись в Ньюпорт. Ехать домой Боги отказался, дав жестами понять, что хочет остаться на яхте до утра. Ту ночь он провел в каюте, сотрясаемый кашлем. Но на губах его была улыбка – он прощался со своей яхтой и благодарил ее.

Больше он не видел Santana.

Хамфри Богарт продержался еще пять месяцев. Он настолько ослаб, что уже не мог подниматься по лестнице. Его «креслом» стала инвалидная коляска. Он терял силы и вес –в момент смерти он весил 36 килограммов.

На похороны Боги приехали все его друзья. И не только. Были Кэтрин Хэпберн, Дэвид Нивен, Марлен Дитрих, Рональд Рейган, Эррол Флинн, Грегори Пек, Кэри Купер… Спенсер Трейси должен был сказать прощальные слова – и не смог, его душили рыдания.

Несколько музыкантов исполняли сочинения любимых композиторов усопшего – Баха и Дебюсси. Такова была его воля. Согласно другому распоряжению, имевшемуся в завещании, во время поминальной службы рядом с аналоем стоял стеклянный короб, в который была заключена модель его любимой яхты.

Перед тем как тело Хамфри Богарта исчезло в черном зеве крематория Лорен вложила в его руку тот самый золотой свисток с надписью  «Если я понадоблюсь тебе – только свистни..."

Хамфри Богарт (Humphrey Bogart) родился 25 декабря 1899 года в Нью-Йорке. Долгое время день рождения Богарта был предметом дискуссий. Считалось, что 25 декабря (Рождество) была легендой, созданной кинокомпанией Warner Bros. для романтизации образа актера, и что настоящая дата рождения - 23 января 1899 года. Однако это в свою очередь не более чем легенда, так как есть свидетельство о рождении. Популярность как киноактеру пришла к Богарту после фильма «Окаменелый лес», слава – после «Мальтийского сокола», мировая слава – после «Касабланки», где он сыграл с Ингрид Бергман. Среди других известных фильмов, в которых снялся Хамфри Богарт, «Иметь и не иметь», «Долгий сон» и «Африканская королева». В середине 50-х годов Богарт тяжело заболел. Смерть наступила 14 января 1957 года. Всего за свою тридцатилетнюю кинокарьеру Хамфри Богарт появился в семидесяти пяти фильмах. Американский институт киноискусства назвал его лучшим актером в истории американского кино.

Она звалась Santana…

Длина наибольшая (с бушпритом)………..18.90 м.
Длина корпуса………..16.81 м.
Длина по ватерлинии………..12.28 м.
Ширина………..3.81 м.
Осадка………..2.40 м.
Площадь парусности (по проекту 1934 г.)………..145.8 кв. м.
Водоизмещение………..22.7 т.
Водяные баки………..250 л.
Топливные баки………..284 л.

В 1934 году член Лос-Анджелеского яхт-клуба Уильям Лиман Стюарт-младший решил удивить всех. По всему надо было заказывать иол, а он заказал стаксельную шхуну. И не кому-нибудь, а фирме Sparkman&Stephens – той самой, чья яхта Dorade доказала превосходство иолов над шхунами: и проще, и эффективнее, по крайней мере, управляться с парусами небольшим экипажем намного легче.

«Это был избалованный родителями и деньгами юноша, - вспоминал позже Олин Стефенс. – Похоже, он считал себя главным в нефтяном бизнесе, а никак не своего отца-миллионера. Отговаривать его было бессмысленно, да мы и не пытались. Мы приняли заказ».
Проект шхуны был готов через пару месяцев. После утверждения его заказчиком началось строительство. Из верфей выбрали одну из лучших - Wilmington в Сан-Педро.



Santana в заливе Сан-Франциско

Набор шхуны был сделан из дуба и калифорнийской ели. Корпус обшит филиппинским красным деревом. Палуба устлана тиковыми рейками. Основной краской была выбрана белая, поскольку, по мнению Стюарта-младшего, лишь этот цвет можно в полной мере считать аристократическим.

24 октября 1935 года Santana была спущена на воду. Такое название (сокращенное от «Санта-Ана») она получила в честь сильного ветра, который осенью и зимой раздувал лесные пожары в Южной Калифорнии.

Первые выходы показали, что скорость Santana показывает вполне приличную, и Стюарт-младший уже слышал звук фанфар. Увы, первое же серьезное испытание обернулось фиаско. В гонке через Тихий океан Santana упустила, казалось, верную победу. И что обиднее всего – она уступила Dorade, иолу, который, к тому же, был на три фута короче.

Несколько успешных выступлений в прибрежных гонках не слишком вдохновили владельца шхуны. Требовалась громкая победа! И тогда, уже в 1938 году, Santana была погружена на борт одного из танкеров Стюарта-старшего и отправилась к восточному побережью, на Род-Айленд, чтобы принять участие в гонке Ньюпорт-Бермуды. И Santana выиграла ту гонку! В своем классе… В общем зачете она была девятой.

Впрочем, торжество Стюарта-младшего было напускным, иначе он не продал бы шхуну всего лишь год спустя. Новым владельцем Santana стал Чарльз Айзекс, состоятельный предприниматель, более известный тем, что был четвертым мужем голливудской актрисы Зазы Габор – то самой, что сказала однажды: «Брак - слишком интересный эксперимент, чтобы проводить его только один раз».

Два года спустя Айзекс, разочаровавшийся в семейной жизни и так и не полюбивший парусный спорт, продал шхуну актеру Джорджу Бренту. И тот сразу произвел «революцию», переоборудовав яхту в иол.

В 1944 году Брент продал продал яхту актеру Рэю Милланду, а тот всего через три месяца уступил ее собрату по профессии Дику Пауэллу. К огромному разочарованию Пауэлла его больным легким оказался противопоказан морской воздух, так что предложение Хамфри Богарта купить у него Santana оказалось даже кстати.



«Мальтийский сокол» - наши дни

Следующим владельцем яхты в 1960 году стал отставной американский генерал Уолли Никел, который участвовал на ней в различных гонках, но славы не стяжал.

Проданная в 1968 году адвокату Уильяму Солари, Santana повторила маршрут 30-летней давности – она вновь перебралась в Атлантику, и вновь чтобы принять участие в Бермудской гонке. Ее достижения в этом состязании оказались более чем скромными, и Солари продал яхту Чарли Питу, хозяину знаменитого бара Sausalito. На своем «приобретении» Пит с женой и друзьями совершил кругосветное плавание длиной 40 тысяч миль. В родную Калифорнию мореплаватели вернулись только зимой 1973 года.

И снова Santana была продана – боксеру Ллойду Картеру, но у него не задержалась. Зато следующие владельцы яхты – архитекторы из Сан-Франциско Тед и Том Иден не расставались с ней четверть века. Более того, они бросили вызов Dorade – яхте, которая «обидела» Santana в уже бесконечно далеком 1936 году. На финише 12-мильной гонки «один на один» в заливе Сан-Франциско Santana взяла реванш за давнее поражение, опередив Dorade на шесть минут!

В ноябре 1997 года Тед Иден искал покупателя – его брат умер, и яхта была слишком тяжелым напоминанием о счастливо прожитых днях. Santana до того несколько лет простояла в небольшом доке без должного ухода, и когда ее перегоняли в Сан-Франциско, чтобы там выставить на продажу, едва не отправилась на дно. Испортилась помпа, через клапан вода просачивалась внутрь, и если яхту все же удалось удержать на поверхности, то интерьер, приборы, вообще все, что было внутри, оказалось испорченным.

Знаменитая яхта имела все шансы познакомиться с бензопилой, если бы не Пол Каплан и его жена Крисси, которые приобрели ее в июле 1998 года. Они же вернули Santana облик «образца 1934 года».

Прошло еще 15 лет, и новым владельцем шхуны стала Венди Шмидт, жена исполнительного директора компании Google Эрика Шмидта. 22 мая 2014 года рабочие одной из верфей Портсмута поднялись на борт яхты и… Миссис Шмидт сочла, что яхта должна выглядеть «как при Богарте», а не как ее задумали Олин Стефенс и Дрейк Спаркмен. Ибо проектов Sparkman&Stephens много, а Хамфри Богарт – один. Предполагается, что расходы на перестройку составят полтора миллиона долларов, завершатся работы к концу 2015 года.
Можно не соглашаться с подходом Венди Шмидт, но стоит ли – она хозяйка, ей решать. И в конце концов, главное – жива Santana, и пусть здравствует.

Имя для сокола

Третья по величине парусная яхта в мире гораздо более знаменита, чем яхты №1 и №2. Потому что эта третья – «Мальтийский сокол». Можно ли назвать ее самой красивой – другой и большой вопрос. Приверженцы классики, наверное, скажут «нет». Любители хай-тека – наверняка «да». Но с уверенностью можно сказать, что и те и другие согласятся: американский миллиардер Том Перкинс придумал уникальное судно. Поворачивающиеся углеволоконные мачты высотой 58 метров с убирающимися в них парусами, компьютерное управление всего и вся, изысканные интерьеры от дизайнера Кена Фрайвоха, который активно использовал графические изображения статуэтки сокола… Того самого, из фильма «Мальтийский сокол». Собственно, считается, что имя для своей яхты Перкинс позаимствовал из этого фильма, а не дал из прагматических соображений, будучи с самого начала уверен, что его судно будет ходить под лояльным к яхтсменам флагом Мальты. Кстати, в фильмотеке яхты киношедевр Хамфри Богарта один из самых востребованных. Так было при Перкинсе, ничего не изменилось и после того, как владелицей яхты стала греческая финансистка Елена Амброзиаду, которая сдает своего «Мальтийского сокола» в чартер за 450-600 тысяч евро в неделю в зависимости от сезона.



Фигурки сокола в дизайне яхты напоминают о романе Дэшила Хэммета и фильме, который прославил Хамфри Богарта

А что же оригинальная статуэтка из фильма? Их было две, но во время съемок Богарт одну разбил. Вторая же благополучно дожила до наших дней, и в 2013 году была продана на аукционе в Нью-Йорке за 4,1 млн долларов

Источник

Каждый яхтсмен должен быть «на ты» с навигационными огнями – судовыми и судоходными. Но есть огни, которые «живут» сами по себе, они сами выбирают время посещения вашего судна, а могут никогда не появиться на нем. Вы ничего не в силах сделать с ними, кроме одного – вы можете о них знать. Это огни Святого Эльма и шаровая молния.

Еще римский философ Сенека говорил, что порой «звезды словно нисходят с небес и садятся на мачты кораблей».

Древние греки называли их огнями братьев-близнецов Диоскуров – Кастора и Полидевка, покровителей моряков, а зажигала огни их сестра – прекрасная Елена. Позднее, в трудах Тита Ливия, отмечалось: когда флот Лисандра выходил в море, чтобы сразиться с афинянами, на мачтах галеры полководца вспыхнули огни, и все воины восприняли это как доброе предзнаменование.

Много позже огни Диоскуров стали именовать огнями святого Эльма, потому что они часто появлялись на шпилях собора святого Эльма в Италии. Но как бы они ни назывались, эти огни всегда были символом надежды, их появление означало, что самое страшное уже позади.

Во время плавания Христофора Колумба в Америку разразилась буря. Что было дальше, гласит предание: «Измученные тяжелой работой, напуганные молниями и свирепым океаном матросы начали роптать. Во всех своих бедах они винили Колумба, затеявшего это безумное плавание, которому нет и не будет конца. Тогда Колумб приказал всем подняться на палубу и посмотреть на мачты. На их концах светились огоньки. И возрадовались матросы, ибо поняли, что святой Эльм милостив к ним, и плавание закончится благополучно, и все останутся живы».

Огни святого Эльма как добрый знак восприняли и спутники Магеллана. Летописец первого кругосветного плавания, рыцарь Пифагетта, оставил в своем дневнике такую запись: «Во время ненастья мы часто видели свечение, которое называют огнями святого Эльма. Как-то ночью оно явилось нам подобием доброго светоча. Огни оставались на верхушке грот-мачты в течение двух часов. В разгар свирепой бури это было для нас большим утешением. Перед тем, как исчезнуть, свечение вспыхнуло так ярко, что мы были восхищены и ошеломлены. Кто-то в неверии своем воскликнул, что сейчас мы погибнем, но в то же мгновение ветер стих».

В 1622 году тысячи «святых огней» усыпали мальтийские галеры, возвращавшиеся на родной остров, а 64 года спустя «святой огонь» буквально взял в плен французский корабль, направлявшийся к Мадагаскару. Находившийся на его борту аббат Шаузи записал: «Дул страшный ветер, лил дождь, сверкали молнии, все волны морские были в пламени. Вдруг я увидел огни святого Эльма на мачтах нашего корабля. Они были величиной с кулак и прыгали по реям, а некоторые спустились на палубу. Они сверкали и не обжигали, поскольку святость их не позволяла им творить зло. Они вели себя на корабле, как дома. Они веселились сами и веселили нас. И продолжалось это до рассвета».



И еще свидетельство – капитана парохода «Моравиа» А. Симпсона, относящееся к «случаю, имевшему место у островов Зеленого мыса» 30 декабря 1902 года: «В течение часа в небе полыхали молнии. Канаты, топы мачт и ноки рей – все светилось. Казалось, на всех штагах через четыре фута повесили зажженные фонари».

Подобных рассказов не счесть, и год от года их все больше. Причем поделиться ими готовы не только моряки с таких гигантов, как «Седов» или «Крузенштерн». Владельцы яхт тоже становятся очевидцами этого удивительного явления. Кого-то оно пугает, но лишь тех, кому ничего не известно об огнях святого Эльма, об их физической природе.

Как правило, огни святого Эльма представляют собой светящиеся шары, реже они напоминают пучки или кисточки, еще реже факелы. Но как бы эти огни ни выглядели, они не имеют ничего общего… с огнем.

Это – электрические разряды, возникающие при большой напряженности электрического поля в атмосфере, что чаще всего бывает во время грозы. Обычные молнии сопровождаются оглушительным громом, ведь молния – это сильный и быстрый электрический разряд. Однако при определенных условиях происходит не разряд, а истечение зарядов. Это тот же разряд, но только «тихий», его еще называют коронным, то есть венчающим какой-либо предмет подобно короне. При таком разряде из различных острых выступов – тех же корабельных мачт, – начинают выскакивать одна за другой электрические искры. Если искр много и процесс длится более или менее продолжительно, возникает сияние.

В общем, если ваша яхта вдруг засияет, как новогодняя елка, не хватайтесь за огнетушитель. Вам повезло – это огни святого Эльма, которые всегда приносят удачу морякам. Единственная неприятность, которая вам грозит, это радиопомехи. Но это можно пережить, зрелище стоит того!

Шаровая молния

Ball-lightning

Никто не знает, что это такое – шаровая молния. Величайшие умы человечества бились над разгадкой, пытаясь создать физическую теорию возникновения и протекания этого явления, однако вынуждены были ограничиться гипотезами, которые в устах простого человека звучат так: «Возможно… нельзя исключить… если предположить…» Таких гипотез на сегодняшний день более двухсот, и есть среди них совершенно экзотические, типа: «посланцы из параллельного мира» и «сублимированное единение квазичастиц». И это при том, что давно известно, из чего шаровая молния состоит: азот, кислород, озон, пары воды и т. д. Возможно, шаровая молния – это сгусток сверхкалорийного топлива с энергией до 1 млн. Дж и мощностью взрыва равного взрыву нескольких десятков килограммов тротила. При этом небольшая плотность шаровой молнии позволяет ей парить в воздухе, а собственный источник энергии — перемещаться с весьма приличной скоростью.



Но это все теории, практика же свидетельствует – шаровые молнии опасны и для людей, и для кораблей, ведь часто они возникают над водной поверхностью.

Вот, что случилось в 1726 году с шлюпом «Кэтрин и Мэри», согласно отчету его капитана Джона Хоуэлла: «Мы были у берегов Флориды. Внезапно в воздухе появился огненный шар, который ударился о нашу мачту и разнес ее на 1000 кусков. Потом он убил одного человека, ранил другого и попытался сжечь наши паруса, но ему помешал ливень».

В 1749 году шаровая молния атаковала «Монтего», корабль английского адмирала Чемберса. Доктор Грегори, находившийся на судне, свидетельствует: «Около полудня мы заметили большой огненный шар милях в трех от корабля. Адмирал приказал сменить курс, но шар догнал нас. Он летел в сорока-пятидесяти ярдах над морем. Оказавшись над судном, он с грохотом взорвался. Верхушка грот-мачты была снесена. Пятерых человек на палубе сбило с ног. Шар оставил после себя сильный запах серы. Господь уберег нас от дьявола».

В 1809 году английский военный корабль «Уоррен Гастингс» атаковали сразу три шаровые молнии. Вот строки из отчета о происшедшем: «Один из шаров спикировал и убил матроса. Его товарища, который бросился к нему на помощь, сбил с ног второй шар, опалив пламенем и оставив сильные ожоги. Третий шар убил еще одного человека».

Наконец, случай из нашего времени. В 1984 году шаровая молния едва не отправила на дно озера Эри яхту Уилфреда Дерри, жителя Чикаго. Она появилась после дождя, словно бы из ниоткуда. Заметили ее слишком поздно, а когда Уилфред попытался запустить двигатель, то не смог этого сделать, поскольку микроволновые излучения нарушили работу электросистемы. Минуту или две молния висела над судном, потом чуть опустилась… и взорвалась.

Контуженный Дерри упал на палубу. Взрыв повредил его барабанные перепонки, а вспышка «в тысячу солнц» лишила зрения. Также Дерри получил термические ожоги. По счастью, он был не один на борту, в каюте спала его жена. Она и привела яхту, чей мотор вдруг волшебным образом «ожил», к берегу. Слух и зрение вернулись к пострадавшему от шаровой молнии только через несколько недель.

Надо заметить, что Уилфреду Дерри еще повезло – и что касается здоровья, и касательно его собственности. Его судно могло вспыхнуть, как свечка! Но молния взорвалась над яхтой, а не при соприкосновении с ней. Вещество шаровой молнии обладает свойством, во-первых, рассыпаться на тысячи маленьких огненных шариков, а во-вторых, как бы прилипать к поверхности. Тогда загорается дерево, из-за резкого перепада температур трескается стекло и коробится пластик. Наконец, молния могла прожечь борт или стекло иллюминатора, и взорваться в каюте. Короче, могло быть хуже.



Наблюдения показывают, что шаровые молнии обычно движутся навстречу загрязненному воздуху, например, дыму из трубы или от костра. Привлекают их и отработанные газы, что объясняет, почему шаровые молнии иногда преследуют суда.

Впрочем, парусные яхты тоже не могут чувствовать себя в безопасности, особенно идущие с приличной скоростью. За быстро движущимся судном образуется область пониженного давления в более теплом воздухе, а это для шаровой молнии, как «путеводная нить».

Так что же делать при встрече с шаровой молнией? Прежде всего надо постараться избежать лобового столкновения, а дальше – у вас есть выбор. Вариант №1. Вы глушите двигатель (если он работал), укрываетесь в каюте, закрыв дверь и задраив иллюминаторы, и ждете, когда незваная гостья отстанет от вас, ведь срок ее жизни недолог. Вариант №2. Если вы уверены в скоростных возможностях вашей лодки, вы пускаетесь наутек; запасов энергии шаровой молнии хватит минуты на две-три преследования, после чего она или взорвется у вас за кормой, или, израсходовав свои энергетические ресурсы, поднимется вверх и… исчезнет. Что и требуется.…

Огни святого Эльма и шаровая молния – явления со знаком «+» и знаком «-». Не бойтесь первого и опасайтесь второго. Мы вас предупредили, а кто предупрежден, тот защищен.


В самое «темечко»

Удар молнии в мачту может вывести судно из строя. Особую опасность в этом случае представляют незаземленные мачты, проходящие до киля — разряд молнии проходит через мачту почти без сопротивления и пробивает киль и обшивку.



Молниеотвод на мачте, один конец которого соприкасается с водой, может считаться надежной защитой в том случае, если под водой имеется достаточно большая переходная площадь с сопротивлением в пределах 0,5 — 1 ом. При малой переходной площади в воде образуется «воронка напряжения» — гигантский перепад потенциалов между концом провода и водой. Эта разность может привести к тому, что яхта попадет под второй удар, который последует из воды и окажется сильнее первого, вследствие эффекта так называемого «каскадного наложения». Поэтому к килю необходимо прикреплять металлические пластины из нержавеющей стали, латуни, бронзы или меди. В общем, чем больше на судне металлических частей, обеспечивающих переход заряда из атмосферы в воду, тем лучше. Правда, обилие металла нередко отрицательно сказывается на радиосвязи, провоцируя помехи.

Монтируют молниеотвод таким образом, чтобы он приблизительно на 10 см возвышался над клотиком мачты. В качестве собственно молниеотвода обычно используется изолированный медный кабель сечением 35 мм2 или алюминиевый сечением 50 мм2. Внутри мачты или закрепленный вдоль нее, молниеотвод спускается к палубе, проходит сквозь нее, уходит под пайолы и закрепляется на килевых болтах. Отрицательный полюс аккумулятора и антенна заземляются главным проводом; баллер руля, топливные баки, двигатель — боковыми отводами.

Следует иметь в виду, что даже при хорошей грозозащите молния может причинить неприятность. Например, девиационная таблица компаса требует коррекции после удара молнии, так как меняется магнетизм судна.


Молниеотвод

Источник

Материал был убойный, и редакция Life не стала мелочиться, отдав целый разворот под единственную, хотя и неважного качества фотографию – маленькая девочка на крошечном плоту в открытом море, – и заголовок, обещающий рассказ о чудесном спасении Терри Джо Дюперро и «ужасном корабле смерти». Убийство!

В годы войны Артур Дюперро служил на Тихом океане. Прежде он ни моря, ни океана не видел, только озеро Мичиган, а то хоть и безоглядное, но с морским простором все же не сравнить. А тут увидел – и обомлел, и влюбился. Тогда-то и родилась у него мечта, что вот кончится война, разобьет Америка японцев, вернется он домой, заработает денег, купит большую красивую яхту и отправится бродить под парусами меж южных островов. Не один, конечно, а с женой и детьми, ведь будут же у него и жена, и дети!

Прошло пятнадцать лет. Все эти годы Артур Дюперро медленно, но верно приближался к заветной цели. Он получил хорошее образование, стал известным окулистом. В городе Грин-Бей, штат Висконсин, его уважали – и как врача, и как просто хорошего, отзывчивого человека, к тому же примерного семьянина. Его супруга Джин была тремя годами моложе его, ей исполнилось 38, у них было трое детей – Брайан четырнадцати лет и две девочки – одиннадцатилетняя Терри Джо и семилетняя Рене.

Летом 1961 года Артур Дюперро решил, что, все, пора, мечты обязаны сбываться. Человек он, однако, был осторожный, где-то даже сомневающийся, поэтому сразу на покупку яхты не отважился, ну кто его знает, одно дело – мечты, мечты, другое – ветер, брызги, сырость, качка, а с ней морская болезнь, вдруг кому-то из детей будет невмоготу, или Джин. Поэтому для начала недельку, на пробу.

В начале ноября, когда холодные дожди без устали заливали Висконсин, семья Дюперро в полном составе отправилась на аэродром. Через несколько часов они уже были в солнечном Майами. Справки были наведены загодя, поэтому, на то сторонне не отвлекаясь, они поехали далее, в Форт-Лодердейл, в марину Баия-Мар, там их ждал Гарольд Пегг, владелец яхты Bluebelle.

– Как дела? Как долетели? – Мистер Пегг был само радушие. – Отлично, отлично… А мы вас ждем. Шкипер на борту и сгорает от нетерпения, так ему хочется поскорее выйти в море.

Они направились к месту стоянки яхты, а Гарольд Пегг без устали все сыпал и сыпал словами. Были среди них и те, что характеризовали капитана Bluebelle.

– Яхтсмен… Герой войны… Летчик… И в Корее тоже…

Яхта была божественно хороша. Прекрасный 68-футовый кеч, чьи мачты, чудилось, вонзаются в самое небо.

У трапа их встретил капитан Bluebelle. В шортах, с рельефной мускулатурой, чуть растрепанный, что очень ему шло.

– Джулиан Харви, – представился он. – На ближайшую неделю ваш ангел-хранитель, а заодно рулевой этой лодчонки, которая с удовольствием станет вашим домом. Проходите!

Мужчины обменялись крепким рукопожатием. Брайан Дюперро, совсем как взрослый, тоже пожал протянутую ему руку. А девочки, Терри и Рено, с визгом кинулись вперед, на яхту, где их встретила супруга капитана, Мэри Дене Харви.

– Для вас просто Мэри, – сказала она Джин Дюперро. – Уверена, мы подружимся. Располагайтесь, отдыхайте и ни о чем не думайте, не беспокойтесь, тем более что вся стряпня будет на мне. И за детьми я пригляжу, у меня большой опыт. Знаете, я работала стюардессой в Trans World Airlines, пока не встретила этого красавца. – Она показала глазами на капитана. – Пришлось сменить самолет на камбуз.

Они отчалили 8 ноября 1961 года. Под мотором вышли из марины. Дизель Chrysler мощностью в 115 лошадиных сил урчал сыто и довольно. В двух милях от берега подняли паруса. Они наполнились ветром, и Bluebelle полетела над волнами.

Их ждали Багамы. Жизнь была прекрасна!

В понедельник, 13 ноября, вахтенный офицер танкера, направлявшегося в Пуэрто-Рико, заметил дрейфующую в океане лодку. Бинокль приблизил ее, и стал виден мужчина, опиравшийся на планширь. Вот он поднял руку и махнул какой-то белой тряпкой.

Это был Джулиан Харви. В лодке была еще маленькая девочка. На ней был не по размеру большой спасательный жилет, и она была мертва.

– Только я спасся, – хрипло проговорил Харви, оказавшись на борту танкера. – Больше никто не выжил.

Через час к танкеру подошел катер береговой охраны. На нем Джулиана Харви доставили в Майами, где он и поведал о трагической истории яхты Bluebelle, ее экипажа и ее пассажиров.



Покинув Форт-Лодердейл, они взяли курс на острова Бимини, а оттуда – к острову Большой Абако, где бросили якорь в бухте деревни Сэнди-Пойнт. Накупив в местном магазинчике всякой всячины – детям особенно хотелось сладостей, они двинулись дальше, прерывая плавание частыми остановками. Они загорали, плавали среди кораллов, пытались ловить рыбу, Байан Дюперро упражнялся в стрельбе из своей малокалиберной винтовки, в общем, блаженствовали.

Все изменилось в один миг. Ночью сильнейший шквал оборвал ванты и повалил грот-мачту. Ее обломок пробил крышу рубки, повредил газовый шланг плитки камбуза и электропроводку. Посыпались искры. Начался пожар.

Пока он с помощью огнетушителя пытался побороть пламя, все остальные, находившиеся на Bluebelle, выбрались на палубу. Он тоже отступал к трапу.

И тут взорвался газовый баллон!

Его подбросили и вышвырнуло в кокпит. Взрыв разворотил борт яхты. Bluebelle стала быстро погружаться в воду. И огонь, всюду был огонь, языки пламени вырывались сквозь люки и дыру в крыше рубки. Они заставили Мэри Дене и пассажиров отступить на самый нос яхты.

Он подтянул за линь динги – вечером он поленился поднять лодку на борт, оставив ее за кормой. Перебравшись в шлюпку, он крикнул, что сейчас подплывет, спасет…

Его услышали, но обезумевшие люди не стали ждать и прыгнули в воду. На носу осталась лишь его жена, но и она бы прыгнула, если бы не запуталась в обрывках такелажа.

Он успел сделать лишь несколько гребков, когда яхта вздрогнула и перевернулась, накрыв обломком грот-мачты и уцелевшей бизанью барахтающихся в воде людей. Bluebelle продолжала свой смертельный оверкиль, потом словно клюнула носом и ушла под воду.

Лишь одно пятно, отличающееся цветом от серых волн, осталось на месте исчезнувшей яхты. Это была семилетняя Рене, плавающая лицом вниз. Он втащил мертвую девочку в лодку и…

– Я вверил себя провидению.



Джулиан Харви в военной форме и на борту яхты

Следователь, проводивший дознание, смотрел на него молча. Как-то все это было сомнительно. Даже более чем! Однако уличить Харви во лжи возможным не представлялось – свидетелей нет… и не будет. Максимум, что мог сделать следователь, это провести еще один допрос.

– Жду вас завтра, мистер Харви, в одиннадцать.

Второй допрос ничем не помог – капитан твердо стоял на своем, повторяя все слово в слово. Но это не развеяло подозрения следователя, напротив, они лишь окрепли. Потому что… Во-первых, у Харви не было никаких травм или ожогов, свидетельствующих о его отчаянной борьбе с огнем. Во-вторых, на соответствующий запрос синоптики ответили, что в ту ночь и в том районе отсутствовали метеорологические условия для возникновения шквалов столь сильных, чтобы они смогли повалить мачту. В-третьих, никто на проходящих судах, а это достаточно оживленный район, не заметил горящей яхты. И в-пятых, Джулиан Харви был слишком спокойным в своей хорошего кроя куртке, спортивных брюках, рубашке-поло с открытым воротом, он никак не походил на человека, который только что потерял жену и не спас вверивших ему свои жизни пассажиров.

Харви вызывали в офис береговой охраны и на третий день, и на четвертый. Он снова и снова давал показания, ни разу не сбившись, оставаясь невозмутимым и сконцентрированным.

А дальше… Дальше все произошло так, словно в жизни разыгрывалась сцена из голливудского триллера категории «В». В комнату, где только-только закончился очередной допрос, ворвался офицер Береговой охраны и выпалил:

– В море нашли девочку с Bluebelle. Живую!

Харви побледнел.

– Боже мой, – пробормотал он.

Ему потребовалось мгновение, чтобы взять себя в руки.

– Это замечательно, – сказал он с улыбкой, после чего встал со стула и покинул офис береговой охраны. Его никто не остановил.



Таким был кеч Bluebelle (дизайн Sparkman & Stephens)

Матрос греческого сухогруза, драивший палубу утром 16 ноября, не поверил своим глазам, когда, выливая ведро грязной воды за борт, увидел в считанных метрах от борта белый плотик, а на нем девочку, которая, задрав голову, смотрела прямо на него. Матрос кинулся в капитанскую рубку.

– Стоп, машина!

Девочку и ее плотик подняли на палубу сухогруза. Прежде чем потерять сознание, она успела назвать свое имя:

– Меня зовут Терри Джо Дюперро.

Ее отнесли в каюту и уложили на койку. Капитан сухогруза телеграфировал на берег: «В море найдена девочка… блондинка… глаза карие… с маленького белого плота… ожоги… шок… нужна немедленная эвакуация».

На вертолете девочку доставили в Майами, где поместили в Hospital of Mercy. У ворот больницы уже толпились журналисты, готовые поймать в свои объективы sea waif – так, «морской беспризорницей», успела окрестить ее расторопная пресса.

Врачи констатировали у 11-летней пациентки солнечные ожоги третьей степени и обезвоживание, но непосредственной опасности для жизни нет. Следователей допустили в палату только через пять дней, и то, что рассказала им Терри Джо, радикально отличалось от истории в изложении Джулиана Харви. Не было ни шквала, ни пожара, ни сломанной мачты, имел место, как выразился позже один из сотрудников береговой охраны, «акт массового убийства со стороны неистового человека».

К этому времени его исполнитель был уже мертв.



Терри в палате Hospital of Mercy

Оказавшись на улице, Джулиан Харви снял номер в гостинице Sandman на бульваре Бискейн. Там он зарегистрировался под именем Джон Монро. Несколько часов он то метался от стены к стене, то падал на кровать, упираясь взглядом в потолок. Наконец вырвал листок из гостиничного блокнота и написал: «Я потерпел крушение. Мне осточертела моя жизнь, и я не знаю, что с ней делать. Я не могу продолжать. Я ухожу. Похороните меня в море». После этого он положил листок на стол, а на подушку кровати 10 долларов для горничной.

Он вошел в ванную комнату и плотно закрыл за собой дверь. Достал из бритвенного станка лезвие, примерился и быстрым движением располосовал себе бедро. Фонтаном хлестнула кровь. Он измазал ею пальцы и стал выводить на кафельных стенах волнистые линии. Потом снова взялся за бритву и стал резать себе лодыжки, запястья, предплечья, горло…

Когда его нашли, полицейские поначалу подумали, не был ли он убит, уж слишком «неуклюжим» выглядело его самоубийство. Но полицейских разуверили сотрудники береговой охраны. К этому времени они уже многое знали о Джулиане Харви.

Он не знал отца, который оставил его мать, хористку с Бродвея, с младенцем на руках. Несколько лет спустя она вышла замуж за своего импресарио, который всячески баловал пасынка и даже купил ему на десятый день рождения настоящую парусную лодку. Когда второй брак матери распался после биржевого краха 1929 года, Джулиана отправили жить к богатым родственникам, которые потакали всем прихотям племянника.

Подростком он стал заниматься бодибилдингом, став фанатичным его поклонником задолго до того, как это увлечение покорило Америку. Харви добился своего, «выстроив» свое тело, и никогда не уставал щеголять им. Некоторое время он даже работал натурщиком в модельном агентстве, напоминая одновременно и Тарзана, и Амура.



Мемориальная доска в память о семье Дюперро

В 1941 году он поступил в авиационную школу. В качестве пилота бомбардировщика участвовал в десятках боевых вылетов, к концу войны став обладателем десятка медалей и дослужившись до подполковника.

Он нравился женщинам, хотя всегда относился к ним свысока. До Мэри Дене у него было пять жен. Все пять браков были скоротечны, а один закончился при очень странных обстоятельствах.

21 апреля 1949 года Харви возвращался домой с вечернего киносеанса. В машине, которую он вел, была его супруга Джоан и ее мать. Когда они проезжали мост, автомобиль врезался в перила и упал в воду.

Женщины утонули, Харви же, по его словам, «в последний момент открыл дверь и выбрался наружу». Между тем водолаз, обследовавший машину, обнаружил, что двери машины закрыты, опущено лишь стекло двери водителя. Получалось, что Харви спасался, даже не сделав попытки спасти своих спутниц. Тем не менее страховка по случаю смерти супруги, была ему выплачена.

Однако с той поры в личном деле летчика появилась запись обследовавшего его врача, суть заключения которого сводилась к тому, что под маской обходительности и дружелюбия может скрываться аморальный человек с явными психопатическими проявлениями, не способный сопереживать другим людям.

Через несколько месяцев Харви снова женился и почти сразу был отправлен в Корею. Там у него было 114 боевых вылетов. Когда в 1953 году он вернулся в Штаты, он развелся и… уволился из армии.

Благодаря очередной женитьбе он смог купить себе 60-футовую яхту и через год потерял ее – она затонула в Чесапикском заливе после того, как врезалась в обломки старого линкора USS Texas. При этом несколько свидетелей показали, что действовал капитан яхты как-то непонятно, потому что несколько раз проходил рядом с буем, которым была отмечена подводная опасность.

На деньги, полученные по страховому полису, Харви купил другую лодку – великолепный шлюп Valiant. В 1958 году, в самый разгар судебной тяжбы с супругой, подавшей на него иск из-за жестокого обращения, Valiant загорелся и затонул в Мексиканском заливе. По страховке Харви получил 40 тысяч долларов, но большую их часть вынужден был отдать бывшей жене.

К 1961 году он уже не мог позволить себе роскошествовать – денег на новую яхту у 44-летнего Харви не было. Женитьба на Мэри Дене не поправила его финансового положения. Теперь он работал наемным шкипером в Форт-Лодердейле, заключив в конце лета соглашение с Гарольдом Пеггом, владельцем Bluebelle.

Вскоре после этого яхта была взята в чартер семьей Дюперро.

Вечером 11 ноября Терри Джо отправилась спать в 9 часов. Ночью она проснулась от крика ее брата Брайана: «Помогите! Папочка! Помогите!»

Терри открыла дверь. На полу кают-компании распростерлись окровавленные тела ее матери и брата.

Ужас охватил ее и он же спас, с этого момента Терри действовала так, словно была лишена чувств и нервов. Даже слез не было.

Она поднялась по трапу. Кровь была везде. Из темноты появился капитан.

– Вернись к себе! – рыкнул он. – Живо!

Она отступила назад и мимо тел матери и брата вернулась в каюту. Залезла на койку и притаилась.

Потом она услышал плеск – вода покрывала пол, поднимаясь все выше, выше.

В дверях появился Харви. В руках капитана была винтовка ее брата. Харви долго смотрел на нее – ей показалось, что бесконечно долго, затем повернулся и исчез.

Вода в каюте продолжала подниматься, и вот она уже коснулась матраса. Терри по колено в воде побрела к трапу. Выбравшись в кокпит, она увидела рядом с яхтой шлюпку.

– Мы тонем? – Ее собственный крик показался ей шепотом, но ее услышали.

– Да, – отрывисто бросил капитан и сунул ей в руки веревку от лодки: – Держи.

Она машинально взяла веревку, но пальцы ее тут же безвольно разжались, и линь выскользнул. Волна отбросила лодку от яхты. Харви выругался и прыгнул за борт. Он догнал лодку и забрался в нее. Терри подумала, что он сейчас вернется за ней, но лодка скрылась в непроглядной ночи, тяжелые облака лишили мир даже света звезд.

Девочка огляделась и тут вспомнила о пляжном плотике из прессованной пробки, лежащем на крыше рубки. Когда они купались и ныряли, они складывали в него диковинки, найденные на дне.

Терри сумела развязать узлы, сбросить плотик на воду и вскарабкаться на него. Но она забыла про одну веревку, и когда яхта погрузилась в воду, то потянула плотик за собой. Девочку захлестнуло волной, но веревка лопнула, и плотик выскочил на поверхность.

Порыв ветра обдал ее холодом. На ней была только белая блузка и розовые пижамные штанишки, и они были мокрыми. Она обхватила себя руками, ее начало трясти.

Мгновения складывались в минуты, минуты – в часы. Словно нехотя, начало светать. Глаза слипались… Ее разбудила боль в ноге, свесившейся за борт. Рыба-попугай примеривалась к ее пальцам. Терри отдернула ногу.

Запершило в горле, но ни жажды, ни тем более голода она не испытывала. И вообще она не боялась, только беззвучно шептала молитвы.

Так прошел день. И ночь. Когда снова стало светло, она увидела маленький красный самолет, но пилот не заметил ее.

Через несколько часов недалеко от плота, прямо под поверхностью воды, появились какие-то призрачные тени. Когда они приблизились, оказалось, что это морские свиньи (морские млекопитающие подотряда зубатых китов. – Прим. ред.). И ей стало легче, будто эти существа посланы ей в утешение. И она возблагодарила Господа, что Он услышал ее.

Ночь вернула кошмары, но принесла и благословенное облегчение обожженному солнцем телу. Она заснула. Ей приснилось, что она в кабине самолета, идущего в посадку. Рядом в кресле сидел отец, в его руке был бокал красного вина. Ей тоже захотелось вина, хотя она раньше никогда его не пробовало, но им можно было утолить жажду! Отец поднял бокал и сказал: «Пойдем, Терри Джо, мы выходим». Тут она проснулась…

Следующий день, среда. От солнечных лучей все сильней болели глаза. Кожа вздулась пузырями. Большую часть времени Терри приходилось балансировать на борту плотика, потому что часть полотняных ремней, из которых было сплетено его дно, оказалась порвана. Иногда на нее накатывали видения: она видела на горизонте маленький необитаемый остров с одинокой пальмой, но когда приближалась к нему, остров исчезал, а потом исчезала пальма... Она потеряла сознание. Это было как избавление.

Четверг. Она была на краю смерти, но вдруг вышла из оцепенения и открыла глаза. Перед ней была стена – огромная, до самого неба. А еще раздавался гул, низкий, глубокий, отзывавшийся тихим стоном в ее груди. Стена превратилась в кита – и снова стала стеной. Над стеной торчали головы. Она услышала тихие голоса. Наконец она почувствовала себя… да, наверное, в космосе. Сильные руки медленно поднимали ее.

У Джулиана Харви, как ни странно, были друзья. Его самоубийство они объяснили тем, что капитан, дескать, не представлял себе жизни без любимой жены, а также мучился угрызениями совести, что не смог уберечь пассажиров Bluebelle.

Доводы эти были признаны несостоятельными. Тут свою роль сыграли показания Гарольда Пегга, который засвидетельствовал, что заметил глубокие царапины на правой руке Харви, когда тот вернулся в Майами. И это были явно следы ногтей, а у Мэри Дене были длинные ногти. Впрочем, слова владельца яхты можно было бы и не принимать во внимание, если бы не еще одна новость: незадолго до отплытия Харви застраховал жизнь супруги на 20 000 долларов.

Самой правдоподобной детективам теперь представлялась следующая версия. Джулиан Харви собирался убить свою жену ради страховки. Та, вероятно, догадалась о его намерениях и рассказала о них супругам Дюперро. Вероятно также, что ночью с 11 на 12 ноября Мэри неосторожно сказала мужу, что ей известно о его планах, и по возвращении на берег она обратится в полицию. Харви запаниковал, бросился на жену и после короткой схватки убил ее. Затем, избавляясь от ненужных свидетелей и все больше теряя рассудок, он убил всех членов семьи Дюперро… за исключением Терри. А что именно спасло девочку, не так уж важно.

С тем, что это «не так уж важно», был не согласен знаменитый писатель, автор бесчисленных детективных романов Эрл Стенли Гарднер, который живо интересовался этой историей и позволил себе высказать несколько соображений в статье «Дело о последнем плавании яхты Bluebelle».

По мнению создателя «всезнающего» адвоката Перри Мейсона, вряд ли в данном случае можно говорить о каком-то внезапном просветлении в мозгу Харви, тем более раскаянии, остановившем его. Логика подсказывает, что капитан хотел убить девочку, но, вынужденный броситься в море за лодкой и вернувшись на место, где затонула яхта, он обнаружил лишь мертвую Рене… и успокоился, сочтя, что ни одного свидетеля его преступления больше нет. А возможно, высказал осторожное предположение писатель, Джулиан Харви хотел быть пойманным и наказанным. Душа умалишенного и впрямь потемки.

С чем Гарднер соглашался, так это с утверждением следствия: самоубийство Джулиана Харви и его предсмертная записка указывают на его виновность. А девочка… она достойна восхищения! И сочувствия, конечно, тоже.

В последнюю неделю ноября 1961 года Терри Джо была выписана из больницы и отправилась домой в Грин-Бей. Ее удочерила сестра отца, которая никогда не напоминала Терри о случившемся и не расспрашивала о деталях трагедии. Добрая женщина полагала, что лучше все забыть – забыть так, будто ничего и не было.

«Окружающие молчали об этом, – вспоминала много лет спустя Тере, в 12 лет изменившая правописание своего имени. – И я не могла заговорить о случившемся. Со мной пытался работать психиатр, но он не добрался до сути проблемы».

Наверное, следовало поступить по-другому – все рассказать, говорить и говорить, чтобы изгнать гнетущие воспоминания. Но потребовалось 49 лет, чтобы Тере Дюперро решилась на это. К этому времени она пережила четыре неудачных брака и родила трех детей. Она написала книгу Alone: ​​Orphaned on the Ocean (в соавторстве с психологом Ричардом Логаном), в которой рассказала о том, что произошло с ней в те страшные дни, отобравшие у нее родителей, брата и сестру.

Она искренне поведала о своих чувствах, переживаниях. Подтвердила, что не видела, как Джулиан Харви убивает ее родных, но она видела их тела! Призналась, что не знает, почему капитан ее пощадил. Призналась и в том, что не испытывала страха, потому что верила: Бог не оставит ее. И еще она уверена, что выжила… для чего-то. «Если хотя бы один человек, – написала она на последних страницах своей книги, – излечится от жизненной трагедии, узнав о моей истории, значит, случившееся со мной имело какой-то высший смысл и не было напрасным».



Тере Дюперро, наше время

Тере Дюперро описала в мельчайших подробностях то, что ей довелось пережить. И странно, что ее книга еще не стала основой для эпического фильма с претензией на «Оскар».

Плотик, на котором спаслась Терри Джо Дюперро, был белого цвета. И блузка на ней была тоже белого цвета. Еще она была блондинкой… В океане, где волны и «барашки», это крайне неудачный цвет. Поэтом эксперты береговой охраны США, рассмотрев данный случай, рекомендовали «рассмотреть вопрос о внесении поправок в спецификации для плавсредств, и прежде всего спасательных», чтобы в будущем для них использовался исключительно «интернациональный оранжевый». К специалистам прислушались, и вскоре все плоты, спасжилеты и даже вертолеты спасателей стали оранжевыми. И лишь немногие знают почему. И вдруг Господь хотел именно этого?

Источник